ничего не выудишь.
Вот и бродили мы с Расплатой по всей округе. Из дома норовили выскользнуть еще затемно и такими закоулками, чтобы ни души по дороге не встретить. Конспирация!
Рассвет заставал нас уже далеко от поселка. Помню, заснеженное, нелюдимое поле, над ним тяжело нависло темное, будто из свинца откатанное, небо. И холод. Постоянный выматывающий холод. Может быть, и при немцах выдавались погожие деньки, и солнышко иногда выглядывало. А в памяти осела почему-то только хмарь, непогодь, мороз трескучий, колючая поземка.
Но, видно, и нас, мальчишек, донимала жажда поскорее расквитаться с фрицами. Стоило Расплате найти что-нибудь стоящее, сразу забывали мы и про холод, и про пустоту в желудке, и про неизбежный нагоняй, который ждал нас дома.
Это было похоже на азартную и не совсем безопасную игру. Вот Расплата бежит зигзагами по полю. Голова опущена, носом чуть не но снегу чиркает. И вдруг — стоп! Зарывается в снег по самые уши. Иногда ничего интересного не вынюхает, дальше затрусит. А есть что — гавкнет один раз, коротко, деловито. И смотрит в нашу сторону.
Раскапывать с оглядкой приходилось. Что там, под снегом? Может быть, автомат немецкий или мадьярский карабин, а, может, и снаряд неразорвавшийся. Снаряд еще ладно! А если мина? Тронь и взрыва услыхать не успеешь. Опасались, конечно, и за собаку: вполне подорваться могла. Мы-то как-никак по ее следам лазили. Переживаний, в общем, хватало.
Позже, когда брат Николай узнал, каким образом добыты новые трофеи, то даже в лице переменился.
— Чтобы экспедиций таких не было больше! Придумали тоже! Саперы…
Ну, а добычу нашу, разумеется, переправили по назначению. Домой находки свои мы уже не таскали. Там, прямо в поле, несколько тайничков устроили: в горелом бронетранспортере, в котле разбитой полевой кухни.
Беда подкарауливала нас все же не в виде мины, притаившейся под снегом…
В тот вечер Расплата сдавала серьезнейший экзамен. Экзамен на подрывника. Мы нарочно выбрали для испытаний сумеречное время, когда комендантский час еще не наступил, но жители уже заперлись по домам, а немецкий патруль и полицаи чешут языки в дежурках у горячих печек. В это время легче всего прошмыгнуть по улице незамеченным.
Впрочем, и откладывать испытание было уже нельзя: на завтра Николай обещал прийти с собаководом и забрать нашу воспитанницу в отряд. Тут-то и взяло нас сомнение: а сработает ли Расплата в настоящих, «боевых» условиях, не осрамится ли, не начнет ли искать на железнодорожном пути привычный обрезок рельса?
И вот с двумя кирпичами в котомке и уже несколько потрепанной веревочной сбруей мы шмыгаем на лыжах в намеченный «квадрат». Расплата на длинном поводке семенит сзади по лыжне. Наста еще нет, собака то и дело проваливается по самое брюхо и ползком выбирается на уплотненную лыжню.
К тому времени мы с Валеркой уже не сомневались, что Расплата до встречи с нами успела пройти хорошую школу дрессировки. Совершенно случайно открылось, что ей известно значение многих команд. Так, на команду «Голос!» она тотчас отзывалась коротким и резким лаем. При слове «Ползти!» Расплата вжималась в землю и удивительно лов?о и проворно ползла, не отрывая лап от почзы. Команда «Взять!» повергала ее в страшное возбуждение: шерсть на загривке дыбилась, с недоуменным повизгиванием собака начинала кидаться по сторонам в поисках врага, которого следовало «взять», и, не найдя его, долго не могла успокоиться.
Трудно было поверить, чтобы без долгой тренировки она освоила этот стремительный пружинистый бег. Вряд ли без специальной выучки могла бы с такой легкостью преодолевать барьер. (Плетень в человеческий рост Расплата брала почти без разбега).
Заниматься с ней стало для нас удовольствием. Она никогда не отлынивала от задания, не ленилась, не вымогала за свою работу угощений больше того., что ей давали. Мне кажется, ласку, доброе слово наша помощница ценила даже больше, чем еду. Фамильярности, правда, не терпела и сама к нам особенно не ластилась. Любила, когда ее трепали по загривку, гладили по спине, а попробуешь обнять — вырвется.
Мы с Валеркой крепко привязались к ней. Я так далее ревновал слегка, если замечал, что к Валерке Расплата относится чуточку дружелюбней, немножечко его выделяет.
На одной мороженой конине долго не проживешь. Мы с Валеркой утаивали от скудного своего обеда по кусочку для нашей затворницы. Заботились, чтобы в баньке всегда была подстилка и сугробец свежего снега вместо питья. Расплата не то, чтобы пополнела, но заметно выправилась, стала живей, энергичней. В густой зимней шубке она выглядела просто красавицей: по чисто-пепельной шерсти от головы до кончика хвоста тянулась темно-коричневая попонка. Коричневым оторочены также стоячие уши, и вокруг глаз — темные подпалины. Короче говоря, не признаваясь в том друг другу, оба мы с Валеркой чувствовали — расставаться с собачкой будет нам очень нелегко.
Но дело есть дело. Война приучила людей сносить расставанья, разлуки, потерю близких…
И вот мы пробираемся с оглядкой в намеченный «квадрат». Для испытания выбрали место в лесу, на закруглении дороги. Насыпь там такой крутизны, что, если скатиться сверху кубарем, то и костей не досчитаешь. Внизу, под насыпью, замерзшие болотца, кочки да островки, густо поросшие ольшанником. Весною тут соловьиное царство; такой хор звенит — на многие километры в округе слыхать. Поезда в тысячу колес по рельсам стучат, а заглушить соловьиный концерт все равно не могут.
Ольшаник вдоль дороги немцы, правда, вырубили, чтобы обзор был лучше, а вывезти не позаботились. За кучами хвороста не только человеку, лошади с санями спрятаться можно.
Ну, навьючили мы на Расплатушку всю тяжелую ее амуницию. Волнуемся, конечно. Не пробовали мы ее раньше в настоящих-то условиях, да и со своим рельсовым обрубком тоже давно не упражнялись. Другая заботушка была — оружия насобирать побольше.
Валерка узлы проверил, кирпичи подергал — не выпадут ли по дороге, и вверх, на насыпь, рукою показал:
— Ползи!
Команду не пришлось повторять. Пошла наша голубушка, словно живая торпеда. Грудью в снегу борозду пробивает, только лопатки, видим, ходуном ходят. В низине, где снега побольше намело, совсем скрылась — одни ушки торчат. Только, думаем, у насыпи бы не свернула, крутизны бы не побоялась.
Нет, смотрим, полезла! И не где-нибудь по открытому склону, а выбрала бетонированный желоб, по которому дождевая вода летом сбегает. Не иначе, охотничий инстинкт подсказал умнице, что скрытность в нашем деле важнее всего.
Тяжело приходилось сердешной. Ползком на животе, в гору, да еще грудью снег взрывать… Но лезла упорно, лап не щадя. Возможно, запах железа подсказывал ей, что она на верном пути. Под конец только серый бугорок, глядим, приостанавливается. Выдохлась, бедолага. На минуту вовсе исчезла из поля зрения, в снегу, что ли утонула. Наконец смотрим, на фоне сумеречного неба появился чуть приметный силуэтик! Она! Расплата!
Повозилась у рельсов, сбросила, как положено, груз и уже без всякой маскировки, налегке, во весь мах — к нам!
Мы с Валеркой на радостях тузим друг дружку, в сугроб норовим один другого столкнуть. Как же еще мальчишкам свое восхищение выразить?..
Вдруг — выстрел! Второй!..
Глупо, конечно, но я поначалу так и подумал: не приладил ли Валерка к кирпичам какие-нибудь взрыватели, чтобы совсем по-взаправдашнему получилось?
Взглянул наверх, а там — человек! Стоит на насыпи, из ружья в нашу Расплату целится. Промахнулся дважды, а теперь дулом за ней ведет, наверняка уложить хочет.
Валерка благоразумней оказался, за руку меня ухватил. Не то я совсем было навстречу собаке кинулся. Хотя помочь ей ничем бы не смог. Внизу, под насыпью, снег особенно глубокий. Вязнет бедная Расплатушка по самую шейку. Прыжками, прыжками к нам в укрытие торопится. Рыхлый снег от ее груди белыми крыльями в обе стороны разлетается. А тот, черный, на мушку ее ловит.
Порядком уже стемнело, к счастью. Выстрелил он в третий раз, и снова промазал. Добралась к нам Расплата целехонькая, только дышит часто и жарко, будто из автомата строчит, и язык, как в летнюю жару
