снова повернулись и стали обгонять один другого, пока опять не вытянулись цепочкой. Затем лошади разом повернулись к хозяйке, подняли передние ноги и пошли к ней, на середину арены, где и простояли в таком положении до тех пор, пока женщина не опустила кнут. Вашек судорожно сжал руку отца и смотрел на лошадей как на чудо. Цирк был пуст, лишь внизу, возле лож, стоял господин Сельницкий. Глаза у него слегка слезились: он опирался на барьер, время от времени прикладываясь к бутылке с ромом.
Карас чувствовал себя в пустом зале неуверенно, не зная, можно ли присутствовать на репетиции, не помешают ли они. Поэтому он снова вывел сына в коридор, обошел с ним весь цирк и направился на конюшню. По дороге им встретился добрый десяток людей, которых Карас уже знал в лицо и которые теперь, когда не было особой спешки, охотно останавливались, расспрашивали о мальчике, интересовались, поедет ли он с ними. Карасу было приятно, что люди проявляют такое внимание. В конюшие он подошел с Вашеком к тому самому Гансу, который обучал его утром чистить лошадей, и сказал, что привел ему помощника. Ганс вытер широкую ладонь о синий фартук и, как взрослому, потряс Вашеку руку. Ганса Вашек понимал довольно плохо, он говорил иначе, чем шумавские немцы, но детское чутье подсказывало мальчику, что это хороший человек. К тому же он ходил за лошадьми, каждую знал по имени; окликнет коня, тот повернет голову и смотрит на него большими глазами. Но все это померкло перед той минутой, когда Ганс неожиданно потянул Вашека за рукав и увлек в дальний угол конюшни, где в специальном загоне стояли четыре маленькие пегие лошадки, словно созданные для такого мальчика, как Вашек. Охваченный волнением, он поднял обе руки и невольно воскликнул:
— Иисус-Мария — «пончики»!
Таких же славных малюток выращивали в Глубокой и выезжали с ними довольно далеко. Местные жители дали им выразительное прозвище — «пончик», «пончики», И вот теперь перед Вашеком стояло четыре «пончика»; Ганс окликнул их, они подбежали и, толкаясь, потянулись к людям. Тогда конюх взял Вашека под мышки и посадил на крайнюю лошадку. Мальчуган растерялся от неожиданности, но тут же стиснул ноги и ухватился за гриву, чтобы не упасть. Ганс, придерживавший его вначале, отпустил руку, открыл дверцу и приказал:
— Мери, вперед!
Кобылка тряхнула головой, вышла из конюшни и двинулась мелкими шажками рядом с Гансом вниз по коридору. Ганс что-то крикнул, Мери повернулась и рысью помчалась к загону, вынудив Вашека держаться изо всех сил. Он благополучно доехал до места, и несколько конюхов со скребницами в руках встретили его дружным «Браво!» В загоне Вашек сам слез с «пончика» и похлопал лошадку по шее. Ему не хотелось уходить, но отца ждала работа, и он вывел Вашека на пустырь, где тоже шли репетиции.
— Обожди меня тут до обеда. Никуда не лазай, играй здесь. Гляди, вон сидят на лесенке ребята, с ними и поиграй. Поди, познакомься. Только на площадку, где занимаются эти господа, не ходи — не велено, будешь мешать.
Карас зашагал назад к конюшне, и Вашек остался один. Он моментально забыл и об отце и о лошадках, пораженный великолепным зрелищем: два господина ходили по круглой площадке на руках. Это так понравилось мальчугану, что он даже подпрыгнул от восторга, подбежал поближе и присел на корточки, чтобы как следует разглядеть все их трюки. Господа между тем выделывали всевозможные фортели: останавливались, раздвигали ноги, медленно опускали их до самой земли, снова поднимали кверху. Потом они прыжком встали на ноги, отряхнули руки, подвернули сползшие рукава рубах, один из них что-то крикнул напарнику, тот разбежался, а первый присел и сомкнул руки у колен. Бежавший вспрыгнул на сомкнутые руки товарища, тот выпрямился и с такой силой отбросил его от себя, что он перевернулся в воздухе. Это получилось у них до того здорово, что Вашек вскрикнул: «О-го!», вскочил, крутнулся на пятке и снова присел, так как партнеры решили повторить номер и проделали его, вероятно, раз десять кряду. Вашек подумал, что прыгать, пожалуй, еще интереснее, чем ездить на лошади. В деревне было несколько мальчишек, которые уже ездили на лошадях; Франта Шемберов — у них большое хозяйство — даже купал с братом коней в пруду и, сидя в мокрых штанах на лоснящейся кобыле, лихо покрикивал: «Но, старая!», или «Тпру, старая!», или: «Двинешься ты, стервоза, наконец?!» Но так прыгать не умел никто; то-то бы все ахнули — и Франта, и Пепик, и Гонза Блага, и Ирка Цикарт, и Тонда Церга. Или прийти на руках к бабушке и постучать ногой в дверь — старушка так и сядет!
Проходившие мимо люди не обращали на артистов ровно никакого внимания. Это возмущало Вашека до глубины души, он провожал каждого взглядом, ожидая знаков восхищения и признания, но все оставались чудовищно равнодушны. Не очень-то красиво по отношению к господам артистам! Они ведь изо всех сил старались выкинуть что-нибудь посмешнее. Вот и сейчас, выбрав подходящее место, они очистили его от камешков, один вскочил другому на плечи, тот — ой-ой! — согнулся, и оба начали падать, но не упали: верхний вытянул ноги, встал на них, протащил под собой партнера, поднял его на руках, и тот замер в стойке. Так они и стояли, один над другим, пока верхний не спрыгнул на землю. Да… Вот бы сделать такую штуку, хотя бы с Тондой Цергой. Вашек тоже протащил бы его между ног и поднял в воздух. Тогда бы Цергова Нанинка увидела, какой Вашек силач, какой ловкий. Вашек вдруг ощутил потребность попробовать свои силы, показать, что и он кое-что умеет. Где эти ребята, о которых говорил отец?
Ага, вон они, еще сидят на лесенке. Только уж больно они какие-то чистенькие. У мальчика — белый воротничок и галстук, на девочке — шляпка, в руках — маленький зонтик от солнца. Вашеку это не понравилось, но ребята были вроде его однолетки, и он не спеша стал приближаться к фургону. Вначале он двигался окольным путем, насвистывал, оглядывался по сторонам, делая вид, будто идет не к ним. Приблизившись, он решил, что пора привлечь их внимание. Крикнув: «Глядите!» — Вашек сделал возле фургона стойку, перекувырнулся, встал на ноги и посмотрел, какое произвел впечатление. Девочка прыснула и толкнула локтем мальчика, который почему-то насупился. Вашек подошел еще ближе, расставил ноги и крикнул:
— Ты тоже при цирке, как и я? Я буду прыгуном.
Мальчик еще больше помрачнел. Вашек сунул пальцы в рот и свистнул. Потом напыжился и заявил:
— Я буду прыгать, ходить на руках и кувыркаться. А ты что умеешь?
И тут случилось нечто такое, что буквально ошеломило Вашека. Пай-мальчик сунул руку за спину, взял цилиндр и трость с костяным набалдашником, встал и произнес писклявым злым голоском:
— Вы ошибаетесь, молодой человек, полагая, что мы дети. Мы взрослые люди и должным образом исполняем наши обязанности карликов. Если вам угодно подурачиться, извольте подыскать для этой цели кого-либо из ваших сверстников. Честь имею. Пойдем, Эмилия.
Мнимый мальчик надел цилиндр, спустился с лесенки и подал руку девочке, которая только что смеялась, но теперь поспешила придать своему лицу серьезное выражение. Она тоже сошла вниз, правой рукой подхватила шлейф, левой оперлась на руку супруга, и оба удалились, задрав носы.
Вашек остолбенел. Всю жизнь он представлял себе карликов маленькими белобородыми старичками, ему и в голову не приходило, что, прежде чем состариться и залезть в Подземные норы, карлики тоже бывают молодыми. Он никак не мог отделаться от впечатления, что перед ним мальчик и девочка, и злился на себя за свой конфуз: надо было дать разок этому мальчишке, тогда бы девчонка поняла, с кем они имеют дело. Он был огорошен и не сразу пришел в себя. Опомнившись, Вашек, дабы сохранить достоинство, вспрыгнул на лесенку фургона и закричал:
Он повторил дразнилку несколько раз, но чета лилипутов, ангажированная для предстоящего турне в качестве Мальчика с Пальчик и Принцессы Горошины, не поняла его и, даже не оглянувшись, скрылась в дверях цирка.
Вашеку поправилось на лесенке, откуда был хорошо виден весь пустырь. Некоторое время он еще кричал про карликов, а затем, по какой-то таинственной ассоциации подумав о сказках и о родных местах, вспомнил вдруг то, чего недоставало ему с той минуты, как он покинул деревню, — песню. Вашек широко расставил ноги, засунул руки в карманы и затянул во весь голос. Но пел он недолго.
