войн! Вот была жизнь, вот повеселились!
— А что, Санта-Ана еще в живых?
— Не могу сказать, дружище.
— Что это за святая? — заинтересовался Буреш.
— Хороша святая, — ухмыльнулся Восатка, — самый лютый диктатор Мексики, Антонио Лопес де Санта-Ана, генерал. Сверг полдюжины президентов, пока сам не всплыл на поверхность и не затеял войны со Штатами. Зверь пострашнее, чем кошки нашего Гамбье. Повоевать под его началом было недурно, а, Пепик?
— Отменно. Помнишь, какая была резня у Контрераса и у Чурубуска? Пресвятой Диего, и драпали же мы от американцев! Кажется, там ты и оставил ухо?
— Нет, ухо — это уже в Чапультепеке.
— Разве ты был в осажденной крепости и сдался?
— Я — сдался?! Я удрал от них, поплатившись, правда, за это половиной уха — частицей моей неотразимой красоты. Помнишь, мы потом встретились в Пуэбло?
— Верно, верно. Я уж забывать стал. Ты ведь собирался тогда на юг?
— Точно. Север заграбастали великие державы, вот я и направил свои стопы в Уругвай, к Гарибальди. Партизанская война там была еще в разгаре. Но Гарибальди уже собирался в Европу, и я махнул с ним.
— А я, дружище, подался в другую сторону. На север. В Калифорнию. Вот где была житуха! Там нашли первое золото. Много золота. Страх как много! Только приходилось головой рисковать. Мне бы оттуда не выбраться, если б не дружок. Ты не знал такого Хокинса? Парень что надо. Он в Эквадоре был, когда тот отделился от Колумбии. Постарше нас с тобой.
— Хокинс? Какой-то Хокинс заправлял в Панаме, когда я служил там.
— Может, он и был. Это все его края, хотя родом он с севера — настоящий калифорнийский молчун. Не говорил, а сразу стрелял! Если б не он, не унести мне ног из Фриско. Там собрались такие головорезы, что его превосходительство Санта-Ана — ягненок по сравнению с ними.
— Сколько ж ты там прикопил золотишка, мамелюк? Подкинул бы нам слиточек на бедность.
— Э, дружище, прошло то время. Золото не больно-то прочный металл: быстро испаряется от алкоголя. Беда, да и только, честное слово!
— Так ты снова нищий идальго, не обремененный имуществом?
— Vos sabes[117]. Идальго и есть. В кармане всего пара cobres[118]. Но зато наклевывается одно дельце — я затем и приехал, с другого конца Европы тебя учуял. Как прослышал, сразу сказал себе: это то, что нужно Ференцу Восатке. Другому тут не управиться!
— Дон Хосе, вы, кажется, хотите вогнать меня в краску? В Новой Гренаде мы называли это macana[119]. Здесь же я скажу, что ты, Пепик, просто захваливаешь меня.
— Нет, серьезно, Ференц, дело солидное. Нужны старые мексиканцы.
— О! Уж не собирается ли кто основать акционерное общество по использованию заживших ран?
— Да нет. Хотя, может, так оно и есть. Это как посмотреть. О том, что в Америке заваруха, ты знаешь?
— Как же! Север против Юга. Толкуют о рабах, а на самом деле и те и другие из-за презренного металла дерутся.
— Это нас не касается. Главное — в Мексике неспокойно. Хуареса уберут…
— Того метиса? Вряд ли. Умен каналья!
— Говорят тебе — уберут! Надо только вовремя собрать сотни три старых мексиканцев вроде нас с тобой. Штука верная, поверь мне. Проезд до Веракрус оплачивается. Оттуда махнем в Соледад, Орисабу, Пуэбло и Мехико и будем ждать, когда заварится каша.
Восатка задумчиво поглядел на приятеля-авантюриста, за столом воцарилась напряженная тишина. Все почувствовали, что сержант может не устоять: слишком уже велик соблазн — стихия его бурной молодости.
— Орисабу… Пуэбло… Мехико… — как зачарованный, повторил Восатка.
Он вдруг всем существом почувствовал горячее дыхание песчаных пустынь, запах пеонских лачуг, увидел в прозрачной вышине ослепительно белые макушки гор, ощутил под собой бегущего рысью пегого пинго — своего любимого коня.
Ему рисовались причудливые плоские храмы и дворцы, раскинувшиеся на огромных пространствах, он слышал мычание стад на зеленом ковре весенней саванны, вдыхал густой, насыщенный испарениями джунглей воздух тропиков, снова слышал крик попугаев, сухое потрескивание корабельных мачт и плеск наполненных ветром парусов. Запахи, звуки, цвета, ландшафты нескольких географических поясов нахлынули на него и слились в неодолимый дурман, принесли ощущение безграничной свободы, воспоминания буйной молодости. И, как живое олицетворение всего этого, закружились перед его глазами дразнящие тела белых и смуглых женщин, с неведомо куда зовущими бездонными черными глазами, с именами, которые звучат как сладострастная музыка, — Долорес, Росарио, Соледад, Энкарнасьон, Гвадалупе, Консепсьон, Эдувихис, Эсперанса, Асунсион, Грасия, Фе. Шрам на его лице покраснел, жилы на висках и шее вздулись. Керголец, Карас, Малина, Буреш никогда не видели балагура сержанта таким возбужденным. Сознание того, что из загадочного прошлого Восатки всплыло нечто куда более сильное, чем их дружба, обволакивало их душной пеленой. Кергольцу невольно вспомнился налетевший на них в Венгрии смерч, который сорвал канаты и унес верх шапито высоко в ясное небо. У Караса на миг перехватило дыхание: сейчас другой порвет путы, связывающие и его, Караса. У Малины был такой вид, будто у него опять отшибло память; старика так и подмывало подойти к Восатке и положить ему на голову руку. Косвенным образом это сделал Буреш. «Нужно вмешаться, вернуть сержанта на землю», — подумал он. И тотчас задал вопрос:
— А скажите, пан Лебеда, кто оплачивает дорогу до Веракрус?
Восатка вздрогнул и уставился на Буреша.
— Что ты сказал?
— Я спрашиваю пана Лебеду, кто оплачивает проезд до Веракрус. Он заявил, что дорога даровая.
— А верно, Пепе, — Восатка забарабанил пальцами по столу, — кто?
— Веракрус уже занят.
— Кем? Не американцами же?
— Нет, французами, испанцами и англичанами. Хуарес отступает и ведет переговоры. Но французы не успокоятся. Как остальные — не знаю, а Наполеон наверняка не успокоится. Это мне доподлинно известно, иначе я не сидел бы тут. Сейчас собирают крепкую монтонесу — экспедиционный отряд. Клянусь, Ференц, у тебя есть шанс заделаться генералом.
— Фьу-у-у, — протяжно свистнул Восатка, — на французские-то денежки?
Лебеда кивнул.
— Они что, задумали всю Мексику прибрать к рукам?
Лебеда огляделся по сторонам, придвинулся к столу и, наклонившись, произнес почти шепотом:
— Это покамест тайна. В Мексике будет не колония, а что-то посолиднее — чтобы разом покончить со всеми смутами. Может, королевство, или империя, или еще что-нибудь в этом роде. Точно не знаю. Но, ручаюсь, там будет чем поживиться. Никто же Мексику толком не знает!
— А кому ее собираются преподнести? Не Бонапарту ли часом?! — не громко, но внушительно и с сарказмом спросил Восатка, беря быка за рога.
Буреш был поражен: да у этого балагура недюжинный политический опыт!
— Нет, — ответил Лебеда. — Для этого подыскали Габсбурга. Брат Франца-Иосифа. Фердинанд- Максимилиан. Императоры уже столковались.
— Ах, вот оно как, — выдохнул Восатка и, сделав паузу, продолжал с яростной горячностью, — у великих держав снова слюнки текут: еще бы, добычу почуяли! Их так и тянет к свободным государствам за океаном, как кота на сало! Снова грабить и убивать под маркой цивилизации и порядка, чтобы капиталу дорожку к рабам проложить! За плечами у этих мексиканцев пятьдесят кровавых лет, но они дрались между собой за свободу и с каждым десятилетием на шаг приближались к цели. Теперь же им вместо борьбы
