и провожают глазами уходящее судно.
— Штурман! Дайте полный вперед! — резкий голос капитана вернул меня к действительности.
Я поспешно бросился к машинному телеграфу.
Из залива мы вышли в открытое море через три часа. Все это время капитан стоял на крыле мостика. Я только выполнял его команды и старался вовремя отметить каждый поворот, каждый траверз маяка в черновике судового журнала. За всю вахту я не услышал от капитана ни одного лишнего слова. Молчаливый и недоступный, он стоял на мостике, не обращая на меня никакого внимания. А мне казалось, что он видит каждое мое неловкое движение, каждый мой шаг, и от этого я чувствовал себя неуверенно.
Когда я сдал вахту третьему штурману и спустился в свою каюту, то почувствовал страшную усталость. Я не в состоянии был даже сходить в кают-компанию поужинать и, едва добравшись до койки, уснул как убитый.
В предотходной сутолоке я как-то не обратил внимания на молодую камбузницу Тамару Кузько. На судне называли ее «вечно сияющей» за веселый нрав, общительность и постоянную улыбку на лице. Она была молода, энергична, правда, на мой взгляд, излишне озорна. А на судне было сорок семь мужчин, все молодые, здоровые, веселые… И я заметил, что у камбуза всегда толпились свободные от вахты моряки. Оттуда слышался смех, возгласы, а иногда доносился пронзительный визг Тамары.
Мы спокойно шли курсом на Диксон. Вахта сменялась за вахтой, каждый вечер в кают-компании крутили фильмы, старые и новые, а в красном уголке продолжалась нескончаемая игра в «козла» — в домино.
И вдруг однажды в полдень капитан вызвал меня к себе в каюту. Я шел, стараясь вспомнить свои упущения за последние дни, и не мог найти ничего особенно страшного.
— Садитесь, товарищ старший помощник, — кивнул мне капитан.
Я сел. Капитан попыхтел трубкой — он всегда напускал дыму, когда хотел кого-либо отчитать.
— Вы следите за жизнью на судне? — спросил он.
— Стараюсь, — ответил я.
— Плохо стараетесь.
Я пожал плечами.
— Да, плохо. Вы знаете, что у нас на судне есть камбузница Кузько?
— Конечно.
— А чем она занимается?
— Помогает готовить пищу, моет посуду.
— А вам известно, уважаемый товарищ старший помощник, что она неправильно ведет себя в быту?
— Н-нет, — выдавил я и с тревогой уставился на капитана. На что он намекает?
— Так вот, ставлю в известность, что в каюту к камбузнице Кузько ходит непонятно зачем электромеханик Валдаев. И я требую, чтобы был прекращен этот кабак на судне. С парторгом я уже говорил, он примет свои меры, но старпом здесь вы, с вас и будет спрос.
Я вышел от капитана в недоумении. Какие могут быть отношения у Кузько с Валдаевым, человеком женатым? И что же я должен делать? «Прекратите этот кабак на судне». Как я его прекращу?
Вечером я вызвал к себе в каюту Валдаева. Он вошел, весело посмотрел на меня и воскликнул:
— Что заставило старшего штурмана заинтересоваться электромеханической частью?
Я молчал. Я не предлагал ему сесть, но он сам удобно устроился в кресле. Я смотрел на него и думал, что нет, не может этого быть, капитан ошибся: ну что может быть общего у этого пожилого человека с Тамарой, то есть с Кузько? А если капитан прав?..
— Я жду вопросов, Сергей Акимович, — подал голос Валдаев.
— Слушайте, Валдаев, у меня имеются сведения о том, что вы постоянный гость в каюте у камбузницы Кузько. Это верно?
Он расхохотался.
— А что, недурна девочка?
Злость закипела у меня в груди. Эти нахальные глаза, этот развязный тон… Нет, не верю!
— Вы же женатый человек, Валдаев, как можно так вести себя?
— А кто сказал, что я холостой? Я же не жениться собираюсь на ней.
У меня чертики запрыгали в глазах от лютого желания ударить по этой наглой физиономии, я в бешенстве стукнул кулаком по столу и заорал на него:
— Прекратите! Имейте в виду, пока я здесь старпомом, не позволю разводить кабак на судне, понятно? И жене вашей сообщу отдельно письмом о вашем поведении.
Лицо Валдаева странно задергалось и побледнело. Он встал с кресла и заговорил уже совсем другим тоном:
— Сергей Акимович, вы меня не так поняли. Я пошутил. Зачем же сразу «письмо жене» и так далее?
Я не стал его слушать.
— Предупреждаю, Валдаев, если еще раз я увижу вас у Кузько, письмо вашей жене будет послано немедленно, а ваше поведение обсудим на судовом собрании. Хорошенько это поймите. И шутки шутить со мной не советую.
Когда он ушел, меня трясло как в лихорадке. Но какова Тамара… то есть Кузько, как же она может принимать ухаживания женатого человека? Вот женщины, поди пойми их! А мне предстоял еще разговор с ней. Это было достаточно неприятно. Но одно воспоминание о беседе с капитаном подстегивало меня немедленно довести дело до конца. И я вызвал к себе Кузько.
Она стояла в дверях и, лукаво улыбаясь, посматривала на меня. А я молчал. Молчал, как дурак! Я не знал, что ей сказать.
— Ну, — певучим голосом протянула она, — я пришла.
— Вижу, — сухо ответил я. — У меня официальный разговор.
— О чем?
— О недостатках в вашем поведении.
— Какие же это недостатки обнаружились у меня?
— К вам в каюту ходят мужчины.
— Ну и что? И вы можете зайти.
Я упорно старался не смотреть на нее и бубнил:
— Не положено по уставу, чтобы в каюту к женщине входил мужчина и оставался там.
Она повела плечами.
— Так прикажите им не ходить.
Она не спускала с меня своих смеющихся глаз и, конечно, видела мое смущение. Я это понимал, но ничего поделать с собой не мог.
— Да и то сказать, — усмехнулась она, — ходят-то все старики. А молодые у нас какие-то нелюдимые, очень уж сердитые, — Кузько вдруг прыснула смехом: — Ой, у вас на щеках пятна красные, как у девушки!
Взъяренный, я пулей вылетел из каюты и ринулся к капитану. Как смеет она так говорить со мной! Не дожидаясь ответа на стук, я открыл дверь и, задыхаясь, выпалил:
— Прошу уволить меня от бесед с этой девицей.
Капитан холодно посмотрел на меня.
— Потрудитесь успокоиться. Вы старпом или мокрая тряпка? Идите и выполняйте свои обязанности.
Я выскочил обратно как ошпаренный. «Вот крокодил! — скрежетал я зубами. — «Вы старпом или мокрая тряпка…» А вы кто — человек или бом-брам-стеньга?»
Через сутки мы пришли на рейд острова Диксон, уточнили ледовую обстановку и после короткой стоянки направились к первой точке. Точка эта называлась островом Уединения и лежала далеко-далеко на севере Карского моря. Все эти дни я внимательно присматривался к поведению Кузько. На Валдаева моя беседа подействовала, он теперь и близко не подходил к Тамаре. А вот другие по-прежнему осаждали
