И омыли Шир-Али, и разодели, и накормили. Сидит кривой на коврах, сыто рыгает, а народ вокруг диву дается. Перед ним, преклонив голову стоят великие мурзы, мудрецы, воины. Только ингуш Цаген головой покачивает, знает, что хан недоброе затеял: скучно хану, пресытился он жизнью этой, как и было ему на роду написано.
Усмехнулся Теймер, подошел к одноглазому: «
Недолго думал Шир-Али и как затянет старую песню: «
Онемели все. Долго молчал хан. Вздохнул, кивнул и велел страже: «
Угрюм стал после этого Теймер-ленг. Нелюдим. Лютовал, много земель под себя подмял, много крови пролил, много сокровищ завоевал для ханства, да все не радовало великого хана. И позвал он к себе мудреца Цагена. «
Подумал старый ингуш: стоит ли такие вещи гневливому владыке рассказывать? А ну как повесит на воротах, по примеру кривого Шир-Али, чтобы повадно больше никому не было язык распускать? Но решился. И таков был его рассказ: «
Задумался Теймер-ленг: «
Старик замолчал, снова дал попить Роману. Слушали рассказ аксакала все рабы, находящиеся в хлеву. И только один, сосед Комарова, который с виду дремал, внезапно открыл глаза и спросил:
— Скажи, дед… Что же происходит в этом мире, если твой народ, знающий такие истины, воюет с нашим народом, знающим не меньше? Ты давно живешь на свете, много повидал… Что скажешь на это? Как объяснишь?
Старик понурился, согласно покивал головой:
— Плохо стало в мире. Русский брат брату-чеченцу глотку грызет, брат-чеченец русского режет и стреляет. Много стало «джуккхати». Люди превращаются.
— В кого превращаются, дед?
— Хуже зверей становятся. Зверь — он благородный, он сам живет и другим жить дает… Зверь — он Са, зверь сердцем живет, по закону мира живет. Зверь за золото играть не будет. Зверь играет, когда ему душа велит, глаз радуется, когда видит, как играет зверь… А человек — не зверь, он в нечистого превращается. В шайтана — мужчина, в гIам[47] — женщина превращаются…
А Роман вспомнил, как подглядел однажды игру мальчишек аула, которые наслушались рассказов отцов и старших братьев. Они играли в бандитов. Один бегал с черной повязкой на лбу, другой удостоился от друзей прозвища «Басаев». Остальные должны были стать боевиками или русскими. Это все, что понял из их речи пленник. И уж только по смыслу догадался, что они горячо спорили о том, кому придется быть «гIазакхи». Чуть не до драки. Наигравшись, те, кого выбрали «гIазакхи» и кого, естественно, победили, от злости начали швыряться камнями в настоящих «ГIазакхи белхало[48]», «гIазакхи лай», а потом с визгом разбежались, когда парни-сторожа погнали их прочь, для острастки паля в воздух из винтовок, и, со смехом обещая познакомить мальчишек с клыками свирепого пса Эпсара[49].
И как же отличался этот дед, аксакал, от наведывающихся в аул пришлых бойцов! Разного возраста (чаще молодые), громкоголосые, развязные, они вызывали страх не только у рабов, но и у самих селян. Аул замирал, матери побаивались выпускать детвору, восхищенную удалью гостей, на улицу, старики переходили на другую сторону дороги, едва завидев кого-нибудь из таких молодчиков. Их здесь не любили. Кто же любит страх? По законам гостеприимства, пришельцам не могли отказать в крове и угощении, не могли обойти улыбками, но хозяева делали это скрепя сердце и облегченно вздыхали, когда группа уходила дальше, в горы, или, наоборот, возвращалась оттуда, чтобы добраться до города. Еще хуже были «смешанные» отряды — местные и арабы…
Такой была жизнь Романа Комарова последние четыре месяца, и никто не мог бы предсказать, что ждет его и остальных пленных в будущем. По крайней мере, на глазах Романа хлев покинули только двое. Где похоронили этих умерших от болезни рабов, не знал никто.
И никто не знал, что те безымянные могилы навещает старик-аксакал. Он прикатил сюда большие валуны и положил их возле размываемых ливнями и постепенно зарастающих осотом и спорышом земляных холмиков.
А чуть занимался рассвет, здесь можно было услышать тихий-тихий напевный голос, читающий сунну: «
(Мужской голос с сильным кавказским акцентом):
— Если бы не эта власть, то мы давно бы умерли с голоду. Деньги идут и к нам. Разве не удивительно, что мы сражаемся с российской армией, держа в руках российские автоматы и одетые в российский камуфляж, купленные у россиян на российские деньги?!
(Кизляр. Толпа людей на площади. Люди не слышат друг друга, люди возмущены и бурлят от гнева…)
(Люди кричат и размахивают транспарантами):
— Мы боимся своей армии!
— Москва — обман и ложь!
— Москва свою игру играет!
— Вывести войска из Дагестана!
(На грозненской площади со свергнутым памятником [ее новое название — площадь Шейха Мансура], мужчины в каракулевых папахах пляшут и громко вторят доносящемуся из репродуктора голосу певца. Это гимн Ичкерии):
