его 'учителей' был задержан и тоже получил десять лет. Трое остальных успели скрыться.
5. Виноват Пушкин!
— Во всем этом, изволите ли видеть, — рассказывает мне учитель сельской школы, Андрей Федорович
Никодимов, — виноват не столько я лично, сколько Пушкин.
'Арестовали меня, собственно, без всяких к тому оснований. Обвинили, как и других моих коллег, во вредительстве, будто бы, процветавшем в системе на-
родного образования. Вскоре после ареста вызывают из тюремной камеры на первый допрос. Иду. Вхожу в кабинет следователя. А там возлежит в кресле рыжий и рябой детина. Именно — возлежит. Поза древне-римского сенатора. Физиономия — сплошная простота, глупость и некультурность. У нас в деревне, когда-то о подобных физиономиях распевали шуточную частушку:
'На все мои доводы, объяснения и доказательства у него единственное требование:
— Признавайся, гад! Кто тебя завербовал, гад?
А в чем признаваться, ни ему, ни мне неизвестно. Думал я, думал, да вдруг с досады и ляпнул:
— Пушкин меня завербовал!
Выпалил я это рябому детине и в испуге даже зажмурился. 'Сейчас, — думаю, — он меня за это бить будет'. Ан нет. Детина даже обрадовался.
— Давно бы так, — говорит. — Признался и хорошо. А кто такой Пушкин?
Раскрыл я глаза и взираю на него с величайшим изумлением. Неужели он о Пушкине никакого представления не имеет? Оказалось, что не имеет.
— Кто есть Пушкин? Как его имя и отечество? — спрашивает.
Ну, что ему отвечать? А он торопит:
— Давай, гад! Признавайся дальше!
— Пушкин Александр Сергеевич, — отвечаю.
— Где проживает?
— В… Москве.
— Где работает?
— В… союзе советских писателей.
— Так, значит, он тебя и завербовал?
— Да…
— А ты по его заданию кого завербовал?
Вот так штука, — думаю. — Кого же мне после Пушкина называть?
Следователь опять меня торопит. И начал я 'вербовать' первых пришедших мне на ум русских писателей, да простят они, покойники, меня грешного.
— Завербовал я, — говорю, — Михаила Юрьевича Лермонтова, Федора Михайловича Достоевского, Льва Николаевича Толстого, Николая Васильевича Гоголя, Глеба Успенского и Лидию Чарскую.
Перечисляюя, таким образом, покойных русских писателей, а детина радуется и от удовольствия руки потирает. Записали мы всю сочиненную мною нелепицу, я подписал ее и удостоился похвалы следователя:
— Молодец, гад. Сразу раскололся. За это я тебе смягчение приговора исхлопочу.
И отправил меня, слегка ошеломленного, обратно в камеру…
На второй допрос вызвали меня спустя два месяца с лишним. Следователь новый. Морда удивительно злющая. Глазищи сверкают от ярости. Ругается и орет:
— Ах, ты, вражья сволочь! Шутки шутить с нами вздумал? Русских писателей вербуешь? Мертвецов? Ну, мы тебе за это вложим. Все печенки-селезенки из тебя вытряхнем. Эй, телемеханики!
Прибежали тут двое дюжих молодцов и взялись за меня. Бьют по чем попало, а следователь приговаривает:
— Это тебе за Пушкина. Это за Лермонтова. Это за Глеба Успенского.
Особенно сильно, знаете, били за Лидию Чарскую. Чем она им не понравилась? И что они со мною дальше делать будут? Не имею понятия…
6. Опасные фамилии
— Если б не моя фамилия, я, пожалуй, и в тюрьме бы не сидел. И угораздило же меня родиться в семье, носящей такую опасную фамилию.
— Какую именно?
— Троцкий…
— Да, фамильица неудачная. Вы что же, родственник Льва Давыдыча?
— Ничего подобного. И не троцкист, не оппозиционер, даже не еврей. Просто однофамилец. Павел Степанович Троцкий.
— Вы бы это сказали своему следователю.
— Говорил сотни раз.
— Ну и что же?
— И слушать не хочет. Смеется, негодяй, и откровенничает. 'Мне, — говорит, — выгоднее тебя в концентрашку, как Троцкого, загнать, чем выпустить на волю'.
— Напрасно вы до ареста свою фамилию не переменили.
— Но ведь это же бесполезно. Вон немец, Карл Иванович Блюхер изменил фамилию на Иванова. Все равно арестовали. А теперь его обвиняют в том, что он, будто бы, брат маршала Блюхера и менял фамилию с целью маскировки своих вредительских деяний.
— Может быть, он действительно родственник злосчастного маршала?
— Такой же, как и вы. Не больше… Полтора десятка холодногорцев арестованы за то, что имеют 'опасные фамилии'. Среди них украинец Крыленко, евреи Каплан и Блюмкин, немец Блюхер, грузин Бараташвили, татарин Карахан, Бухаринцев и Рыковский. Последних двух энкаведисты очень быстро переделали в Бухарина и Рыкова.
Крупные судебные процессы в Советском Союзе обычно сопровождаются арестами родственников подсудимых. 'С профилактическими целями', как говорят энкаведисты. Затем арестованных обвиняют и судят по неписанному правилу НКВД:
'Был бы человек, а статья найдется и дело пришьется…'
Один из обладателей 'опасной фамилии' в Холодногорске слезно умолял своего следователя:
— Гражданин следователь! Помилуйте! Ведь я ни в чём не виноват.
— У тебя вражеская фамилия, — заявил ему энкаведист.
— Ну, какая же вражеская? Ведь я не Троцкий. Совсем нет. Я — Тороцкий.
— Это ничего. Мы тебя моментально превратим в Троцкого…
И превратили.
