7. Богач
Стахановца Хумаринских угольных рудников, Афанасия Тепнова вызвали в Карачаевский областной отдел НКВД и предупредили:
— Вы, товарищ, поаккуратней деньгами бросайтесь. Без рекламы. Иначе вам нехорошо может быть.
Находясь в состоянии некоторого подпития, Тернов бурно возмутился:
— А в чем дело?! Мои деньги, я ими и бросаюсь. Не ворованные, а заработанные стахановским трудом. Я — знатный стахановец. Я советский богач. Своими трудовыми рекордами крупные суммы зарабатываю. И желаю их тратить, как настоящий богач. Кто мне это запретит?
Ему возразили:
— Вы не очень дрыгайтесь, товарищ. Что такое стахановщина, мы знаем. Как на вас работает целая бригада шахтеров, тоже знаем, И советуем внять голосу благоразумия, иначе в тюрьму сядете.
— За что?
— А за то, что безрассудной и наглядной для всех тратой денег вы возбуждаете зависть части малооплачиваемых трудящихся и вызываете у них недовольство советской властью.
— Меня, знатного стахановца, в тюрьму?
— Вас. Иногда мы и знатных стахановцев сажаем. Так что сократитесь, товарищ…
Афанасий Тернов не внял 'голосу чекистского благоразумия'. Правда, первые дни после беседы с энкаведистами он все-таки сдерживался и свои стахановские заработки тратил потихоньку, но затем снова начал сорить деньгами. Сорил он ими до тех пор, пока не очутился в Холодногорске.
8. Выигрыш
Сапожнику Михеичу повезло первый раз в жизни: по облигации внутреннего займа он выиграл 25 тысяч рублей. В городской сберегательной кассе, где он получал свой выигрыш, ему, однако, сказали:
— Вам бы, товарищ, следовало пожертвовать часть выигрыша государству. Например, в фонд Красной армии. Куда вам такую уйму денег? Человек вы пожилой. До самой смерти, пожалуй, весь выигрыш не истратите.
От этих слов заведующего сберегательной кассой сердце Михеича неприятно ёкнуло.
— А сколько же нужно пожертвовать? — спросил он, предчувствуя недоброе.
— Ну, например, тысяч десять.
— Что-о?! — завопил Михеич. — Десять тысяч?! Такие деньги на ветер выкинуть? Да за кого вы меня считаете? За дурака?
Старый сапожник был жаден и делиться выигрышем с государством ему не хотелось. Кроме того, он уже успел распределить выигранные деньги по статьям расходов. Идя в сберегательную кассу, он мечтал:
'Куплю себе хороший костюм, даже два. Старухе своей — пару шелковых платьев, даже две. Приобрету трехрядную гармонь и часы с цепочкой. Возьму в сапожной артели двухмесячный отпуск и, вместе со старухой, поеду на курорт…'
Государство в эти мечты никак не укладывалось. Все же Михеич, скрепя сердце, отделил от толстой пачки денег две сторублевки и пододвинул их к заведующему сберкассой. Потом, подумав и вздохнув, добавил еще сто рублей и пятерку мелочью.
— Вот, гражданин зав. Триста пять монет. Больше не могу. Для меня и столько государству пожертвовать трудновато. От необходимых расходов отрываю. У меня свои расчеты.
Заведующий от пожертвования отказался:
— Заберите ваши деньги, гражданин. Советское государство в них не нуждается. Только, как бы вам, за вашу жадность и насмешку над государством, после не пришлось пострадать.
Михеич досадливо отмахнулся от него рукой.
— С деньгами-то я не пострадаю. А вот без денег настрадался предостаточно…
Этот разговор в сберегательной кассе происходил утром, а вечером случилось то, на что намекал заведующий. К Михеичу, как поется в одной тюремной песне, 'приехал в гости черный воронок…'
Суд приговорил старика, как врага народа, к десяти годам лишения свободы с конфискацией имущества. Таким образом, государство получило обратно рыигрыш полностью, да еще с 'процентами'…
В Холодногорске Михеич плачется:
— Будь они прокляты с ихним разнесчастным выигрышем. Лучше бы я им его весь добровольно отдал или совсем не выигрывал. Из-за ихнего выигрыша придется мне, старику, безвинно в тюрьме погибать лютой смертью…
9. Семь-восьмых
Колхозник сельскохозяйственной артели 'Путь Ленина', Егор Назаров шел поздно вечером с поля домой и на-ходу ужинал. Срывая колосья недозрсвшей пшеницы, он разминал их в руке, сдувал с ладони шелуху, а зерна бросал в рот.
Во время этого занятия ему следовало оглядываться по сторонам, но, задумавшись о своей горькой жизни, он позабыл про обычную меру предосторожности против слишком рьяных охранников колхозного урожая. От своих мыслей он очнулся лишь тогда, когда перед ним вырос, вынырнувший на лошади из-за бугpa, объездчик-комсомолец. Похлопывая себя плеткой по рыжему рваному сапогу, колхозный охранник сердито спросил:
— Закусываешь, Егор?
Покраснев и с трудом переводя дыхание, колхозник, запинаясь, ответил:
— Да вот… сорвал… пару колосьев…
— Врешь, Егор, — перебил его объездчик. — Не пару колосьев ты сорвал, а больше. Я за тобой от самого полевого стана наблюдаю. Всю дорогу ты колосья рвал и зерно ел… А знаешь, что за это полагается?
Егор опустил голову.
— Знаю… Погубить меня хочешь? Объездчик развел руками, в одной из которых была зажата рукоятка плети.
— А что я могу поделать? Сам ты виноват, Егор. Не надо было колосья рвать. Ведь это же расхищение социалистической собственности.
— Голодный я. На полевом-то стане, как нынче кормят? Кошка не наестся, — срывающимся голосом произнес колхозник.
Объездчик шумно вздохнул.
— Всем голодно, Егор. Не тебе одному. Терпеть нужно.
Егор поднял голову и глухо пробормотал:
— Пусти ты меня.
Объездчик подскочил в седле так, что задремавшая было лошаденка шарахнулась в сторону. Придержав ее, он торопливо заговорил:
— Ты что? Рехнулся? Да меня за такую штуку из комсомола выкинут.
— Никто не узнает.
— Узнают. Сам ты в пьяном виде проболтаешься. А в колхозе ушей много. Давай-ка лучше — в правление колхоза. Иди вперед!
