Про некоторых людей говорят, что у них 'глаза навыкат'. У следователя краевого управления НКВД, Осипа Львовича Окуня глазки маленькие и узенькие, а вместо них 'навыкат' зубы. Они крупные, как у лошади, кривые и острые и выпирают изо рта. Поэтому он держит рот всегда открытым.
Один холодногорец выразился о нем так:
— Этот окунь со щучьими зубами и соответствующимим характером…
Кроме зубов, в его внешности нет ничего особенно примечательного. Он из энкаведистов, которых называют 'середнячками', в чине старшего лейтенанта. Роста ниже среднего, фигура круглая и коротконогая, физиономия выхоленная, жирная и краснощекая, мундир на плечах в обтяжку.
На работу в НКВД Окунь был 'выдвинут' комсомолом и изо всех сил старается 'оправдать доверие партии и вышестоящих товарищей'. В подследственных вцепляется щукой, допрашивает их долго, нудно и, зачастую, пытает сам, не довольствуясь услугами теломехаников.
На первом же допросе вцепился он и в меня. Допрашивал больше пяти часов подряд. Каждая его фраза, обращенная ко мне, начиналась словами: 'А скажите'.
— А скажите, почему вы отказались от своих показаний?
— А скажите, вы намерены признаваться?
— А скажите, кто вас завербовал?
Мои ответы не удовлетворили его и он рукояткой нагана собственноручно выбил мне два зуба, прежде чем передать меня на растерзание теломеханикам…
Весной 1937 года Окунь женился на красивой пиш-машинистке, работавшей в краевом управлении НКВД. Супруги влюблены друг в друга. Жена называет мужа нежной кличкой: 'Окунь-рыбочка'. Уркам удалось узнать об этой кличке и они распространили ее по всем ставропольским тюрьмам. Однако, называть следователя 'по-домашнему' для подследственного небезопасно. Услышав данную ему женой кличку из уст заключенного, Окунь впадает в состояние дикой ярости.
'Окунь-рыбочка' — большой трус. Жестоко обращаясь с подследственными, он в то же время боитсяих. Людей на допросы к нему обычно приводят со скованными руками.
Кобура у него на поясе всегда пуста; в ней нет револьвера. Окунь не умеет стрелять и боится огнестрельного оружия. Наганом, конечно, незаряженным, он все же пользуется при избиении допрашиваемых.
2. Мечтатель
При первом же взгляде на нового следователя, я невольно подумал:
'Вот сейчас он на меня бросится'.
Эту паническую мысль вызвала у меня внешность следователя. Представьте себе негра, выкрашенного в телесный цвет белого человека. Низкий покатый лоб, широкий приплюснутый нос, за буграми скул оттопыренные уши и все это не черного, а розовато-белого цвета. Губы толстые и ярко- красные, будто налитые кровью. Курчавая шевелюра черных густых волос начинается значительно выше лба и висков. Фигура у него широкоплечая и сутулая, с длинными обезьяньими руками;
движения резкие и какие-то ломаные, как в дикарском танце. На лице его сосредоточенно-свирепая гримаса.
Таков следователь Петлюхов; третий v меня по счету. Этот 'белый негр' на меня не бросился, как я ожидал. Он был занят другим делом: стоя перед большим зеркалом, висящим на стене слева от стола, выдавливал угри у себя на лбу.
Петлюхов не обратил на меня никакого внимания. Только бросил мне через плечо:
— Садитесь! Я занят. Через пару минут освобожусь…
Я сажусь на хорошо знакомый мне 'подследственный стул' у двери и начинаю с любопытством разглядывать моего нового следователя. Чем внимательнее я всматриваюсь в него, тем больше удивляюсь. Его негритянская физиономия, оказывается, густо напудрена и нарумянена, губы накрашены, чаплинские усики над ними влажны от помады, брови подбриты. Волосы у него завиты, хотя в этом и нет необходимости — он и без того курчав.
'Таких раскрашенных энкаведистов я еще не видывал', — мелькнула в моей голове мысль, вызванная удивлением.
Перед зеркалом Петлюхов не стоит спокойно. Он все время вертится, охорашивается, приглаживает волосы, одергивает мундир, принимает картинные позы: то поставит ногу на кресло, то выпятит грудь, то, повернувшись на каблуках, любуется своей спиной, отраженной в зеркале.
Прошло не меньше получаса, прежде чем он оторвался от зеркала, и обратился ко мне с неожиданным вопросом:
— Как вы думаете, угри очень портят красивое мужское лицо?
От удивления я не смог ответить сразу. Петлюхов вихляющими шагами подошел ко мне вплотную.
— Что же вы молчите? Отвечайте, когда вас спрашивает следователь!
С трудом справляясь со своим изумлением, я пробормотал:
— Да… конечно… портят.
— А мое тоже? — спросил он, поглаживая свою скуластую физиономию короткими и толстыми пальцами с наманикюренными ногтями.
Я сообразил, что на этот вопрос нужно ответить отрицательно.
— Ваше лицо?.. Нет. Не заметно. Думаю, что не портят.
Следователь, самодовольно усмехнувшись, отошел к зеркалу. Мы еще поговорили об угрях и мужской красоте и он милостиво отпустил меня в камеру, дав мне на прощанье пачку хороших папирос.
Вернувшись в Холодногорск, я угостил папиросами заключенных. Некоторые отказывались брать их и смотрели на меня с сожалением и нескрываемым подозрением, а староста сказал мне:
— Если вы вторично раскололись, если дали следователю новые показания, то зачем это скрывать от холодногорцев? Впрочем, дело ваше. Как хотите. Не советую только за папиросы стучать энкаведистам на камеру.
Я рассказал ему, при каких обстоятельствах получил пачку папирос. Юрий Леонтьевич рассмеялся и воскликнул:
— Так вы попали к Петлюхову! К самовлюбленному крашеному негру. Ну, поздравляю! Вам посчастливилось. Он будет вас кормить колбасой, поить сладким чаем, угощать папиросами и болтать всякую чепуху. Поддакивайте ему и не возражайте, иначе угощению сразу наступит конец…
На втором допросе Петлюхов болтал уже не о мужской красоте вообще, а о своей собственной. Он спрашивал меня:
— Не правда-ли, я все-таки красив? Ведь красив же? Помня предупреждения Юрия Леонтьевича, я поспешил согласиться с 'крашеным негром':
— О, да. Несомненно.
Его скуластая толстогубая физиономия расплылась в широчайшую улыбку.
— А как вы определяете мою красоту? К какому классу ее относите? — спросил он наигранно-томным голосом.
Я ответил запинаясь:
— Она у вас такая… необыкновенная… производящая впечатление… мужественная. Петлюхов жеманно потупился.
— Если это не комплимент, то мне приятно слышать.
— Помилуйте! Какие могут быть комплименты? — воскликнул я, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться.
— А вот некоторым женщинам моя наружность не нравится. Э-эх, ничего они не понимают в мужской красоте, — произнес он с протяжным вздохом…
В благодарность за мой лестный отзыв о его красоте Петлюхов накормил меня колбасой с
