спящих людей, — без перерыва, — храпела, стонала, вскрикивала, высвистывала носами и скрежетала зубами. Эти звуки сливались в однообразный гул огромного людского улья.
Так мы спали каждую ночь…
Короткая тюремная ночь часто превращается в очень длинную. Это бывает, когда подследственного берут на допрос, а затем отправляют на 'большой конвейер'.
Следователи и телемеханики, добиваясь признаний от заключенных, применяют три способа воздействия на них: 'психологический', состоящий из угроз, запугиваний и обещаний, 'физический', т. е. самые разнообразные пытки, — от простого избиения до мучений специальными машинами и аппаратами, — и чаще всего 'комбинированный', в который входят приемы 'психологические' и 'физические'.
Пыткам на 'большом конвейере' подвергаются далеко не все, а лишь упрямые, не желающие дать следователю нужных ему показаний. Такие составляли, приблизительно, не больше трети общего количества узников главной тюрьмы Ставрополя. Для остальных двух третей бывало достаточно угроз и криков следователя и стонов пытаемых теломеханиками, доносящихся с 'большого конвейера' в комнату допроса. Этот 'психологический метод' подкреплялся рассказами побывавших на 'конвейере' и уговорами камерных 'стукачей', усиленно рекомендующих каждому 'признаваться во всем'.
Работа энкаведистов по ночам тоже своего рода 'комбинированный метод воздействия': игра на нервах и утомлении измученных, голодных и невыспавшихся подследственных.
Некоторым из допрашиваемых следователи старались не давать спать в течение нескольких суток и даже недель подряд. Таких каждый вечер вызывали на допрос, держали там всю ночь, а утром приводили в камеру. Это — специальная пытка бессонницей. Подвергнутым ей дневная дремота в камере помогает мало, а когда пытка кончается, то часто человек не может заснуть несколько ночей. Его переутомленный организм и перенапряженные нервы не поддаются сну.
Еженедельно тюремное начальство устраивает на нашу и другие камеры 'ночные набеги'. После полуночи в камеру врываются 3–4 надзирателя и громким шопотом (в целях конспирации?!) приказывают:
— Давай, вставай! Выходи в коридор по одному? Выходи в чем есть! Скорей! Не задерживай! Давай!
Выгнав всех нас в коридор в одном белье, надзиратели начинают обыск камеры и оставшихся в ней наших вещей. При обыске присутствует камерный староста. По мнению начальства, его обязанность — помогать надзирателям обыскивать, а по нашему— скрывать от них запрещенные в тюрьме вещи. Староста добросовестно помогает не надзирателям, а нам. Зная приблизительно, что и где прячут заключенные, он каждую 'подозрительную' вещь старается отодвинуть в сторону от надзирателей или засунуть под кучу уже обысканных вещей.
Во время 'ночных набегов' надзиратели редко находят что-либо запрещенное. Мы постоянно начеку и против обысков принимаем предохранительные меры. Тоненькие рулончики бумаги, кусочки графита и спички зашиты в швы верхней одежды; она толще белья и в ней труднее нащупать спрятанное. Иголки, гвозди, лезвия для бритв и маленькие ножи хранятся в хлебе, под его корками. За окном висят на веревках узелки с запрещенными предметами. Некоторые заключенные, при обысках, прячут иголки в собственных ртах, держа их зубами за нитки.
Есть в камере и общее место хранения запрещенного — крысиная дыра в углу, возле печки. Крысу, прогрызшую ее, наиболее изголодавшиеся подследственники, после долгой охоты, поймали и съели. Шкурку и кишки бросили в парашу, а остальное разделили, слегка поджарив на спичках. Полакомившиеся крысой об ее мясе отзывались с восхищением:
— До того вкусное и нежное, что во рту тает! Как молоденький цыпленок!
В крысиной дыре стали хранить запрещенные вещи, а когда кто-то из обыскивающих надзирателей попробовал сунуть туда руку, наш староста остановил его возгласами притворного испуга:
— Там крыса, гражданин надзиратель! Как бы не укусила! Крысиный яд — он опасный. Человек от него — сразу на тот свет!
Надзиратель в страхе отдернул руку. С тех пор обыскивающие лазать в крысиную, дырку ни разу не пытались…
Пока в камере длится обыск, двое надзирателей заставляют нас раздеться догола и по швам прощупывают наше белье. Мы, полусонные и злые, стуча зубами от холода в сыром коридоре, нетерпеливо ждем, когда же кончится 'ночной набег'. Он кончается часам к трем ночи и нас впускают в камеру. Здесь — нечто вроде разрухи после гражданской войны. Наши вещи свалены в несколько куч и разбросаны по полу. Разборкой их мы занимаемся до утра.
За границей издано много книг о концлагерях в СССР, но сравнительно мало о советской тюрьме. Авторы этих немногих произведений, посвященных тюремной тематике, описывают преимущественно главные московские тюрьмы (Лубянку, Бутырки, Таганку, Лефортово) или Кресты — центральную тюрьму Ленинграда.
Эти тюрьмы не типичны для Советского Союза. Они столичные, расположены в местах, слишком близких к Кремлю и иностранцам; количество заключенных в них, сравнительно, невелико и находятся они, до некоторой степени, в привилегированном положении.
Типичными в СССР являются тюрьмы провинциальных городов, вроде ставропольской (областные и краевые), а также районные, называемые 'районками'. Последние, в сущности, даже не тюрьмы, а склады арестованных. Люди в них набиты, как поленья дров в штабели, а кормят там еще хуже, чем ставропольских подследственников. Заключение в районной тюрьме — беспрерывная адская мука.
Подавляющее большинство узников советской власти (исключая концлагери) заполняет именно провинциальные тюрьмы и 'районки'.
Двухэтажная главная тюрьма города Ставрополя выстроена в начале прошлого столетия. До октябрьской революции количество заключенных в ней никогда не превышало 200 человек.
При советской власти ее расширили вдвое, сделав несколько пристроек. Количество заключенных тоже увеличилось, но совсем не пропорционально расширению тюрьмы. В апреле 1938 года в ней томилось более 8.000 узников.
Тяжело, очень тяжело сидеть в советской следственной тюрьме. Нет, кажется, горшей пытки на свете. Но шутники из заключенных говорят:
— Прожить в тюрьме трудно только первые пять лет, а потом привыкаешь… И, помедлив, добавляют:
— Если не помрешь…
Весной 1938 года состав заключенных общей подследственной несколько изменился. С 'воли' привели два десятка недавно арестованных, 'свежих' людей. Это была молодежь из высших учебных заведений и армии. Попали к нам в камеру и несколько подследственных из тюрем Ростова. Ушло от нас к этому времени более тридцати человек.
Новые люди освежили в общей подследственной гнетущую атмосферу отчаяния, апатии и безвыходности и внесли сюда струю бодрости и жажды борьбы за жизнь. С их приходом будущее стало рисоваться нам не совсем безнадежным.
После них приходили и уходили многие. День шел ва днем, месяц за месяцем, но общая подследственная не пустела. Места ушедших из нее, часто в неизвестное, занимали все новые и новые страдальцы.
Глава 17 ОЧНАЯ СТАВКА
Островерхова в кабинете не было. Вместо него меня встретил Кравцов. Внимательно ощупал своими дымчатыми глазами и, указав на стоящий у двери стул, проговорил вполголоса:
— Садись! Обожди! Следователь сейчас придет…
Мы с теломехаником давно на 'ты'. Длительное знакомство на 'большом конвейере' пыток привело нас к таким 'близким отношениям'.
