— Я хочу перейти к тебе в команду. Кончилась генеральша Лиза.
Даня помолчал с минуту. Потом поднял токер:
— Гвоздь, иди-ка сюда.
Кате генерал велел позвать Тэйки и Немо, а Елизавете — Грома. Когда все собрались, Даня заговорил так, как следует говорить человеку власти в особенно важных случаях:
— Эта женщина по имени Елизавета и этот мужчина по имени Гром хотят стать бойцами нашей команды. Он желает быть вашим братом, а она — вашей сестрой. Их желание высказано ими по их собственной воле, без принуждения. Они здоровы, сильны, могут носить оружие и сражаться. Все ли мои слова верны?
— Да, — ответила Елизавета.
— Да, — подтвердил Гром.
Даня выдержал паузу.
— Я спрашиваю вас, команда, желаете ли вы разделить с ними все, что у нас есть, как с братом и сестрой? Катя.
— Они нуждаются в поддержке и защите. Мы должны их принять.
— Тэйки.
— Мы уже сражались с ними бок о бок, это бесстрашные воины. Я не против.
— Немо.
— С ними мы станем сильнее. Я за, генерал.
— Осталось мое слово… Пришло время объединяться, и я хочу видеть вас рядом с собой. Гвоздь, ты впустишь их в свой дом?
— Пусть войдут в него.
Даня повернулся к братцевской команде.
— Слушайте, Елизавета и Гром. Воля команды такова: мы принимаем вас.
Те молча склонили головы.
— Опуститесь на одно колено, я готов услышать слова присяги.
В ночной тьме громко и твердо зазвучали два голоса:
— Я становлюсь частью команды и клянусь разделить с ней дело, пищу и судьбу, не оставить своих сестер и братьев в бою, защищать их против любого врага, а если потребуется, то и погибнуть вместе с ними. Я признаю власть генерала над своей жизнью и смертью, я клянусь повиноваться ему. Я становлюсь частью команды и клянусь помнить до последнего часа: команда должна жить…
Эпилог
Октябрь затянулся. Заморозки умягчились, пошли дожди, все еще добрые, теплые. Солнышко напоследок щедро грело московские развалины. Стояло почти полное безветрие, и звуки далеко разносились в неподвижном воздухе.
В первых числах ноября все разом переменилось. Ударил мороз, наложил на грязь оковы, разом спугнул последние листья на деревьях. Холодные ноябрьские дожди не стояли ни дня, сразу начался снегопад. Первую порошу за два дня сменила мягкая скрипучая перина. Солнце переоделось в блеклый зимний наряд. По утрам дома убого щурились, словно старые бродяги, у которых не осталось сил продолжать вечное странствие. В Москве сделалось тихо…
По снежным простыням в ничейные земли вошел карательный отряд.
ТЕКСТ-КЛЮЧ
Он плыл на лодке по кружеву каналов, а за рулевым веслом стояло призрачное существо, сплетенное, кажется, из белесых нитей, то сходящихся в орнаменты, древние, как юность преисподней, то сплетающихся в узлы, то расходящихся во все стороны, подобно колосьям в верхней части снопа. Легкая рябь тревожила лицо воды, принявшей сегодня изумрудный оттенок. Впрочем, вода в каналах вечного города Самат девственно чиста, вне зависимости от того, черна ее поверхность или посверкивает плавленым золотом, свинец ли, небесная ли лазурь или же молодая трава растворены в ее изменчивом наряде… Ее можно пить, зачерпнув ладонью, и всякий раз почувствуешь новый вкус: там был родник, тут — талый снег, а ближе к сердцу города встречаются места, где за бортом плещется легкое вино. Как знать, не молочные ли потоки омывают кисельные набережные Цитадели? — Туда он еще ни разу не заплывал… А здесь напиток в его ладони обращался простой, но изысканной сладостью горного ключа. Вода в канале была столь прозрачной, что в отблесках вечного заката, пляшущих на волнах, он мог разглядеть дно, устланное белыми и красными квадратами в шахматном порядке; по мраморным плитам тут и там неведомый архитектор рассыпал золотые монеты и крупные шарики жемчуга. Канал неглубок: человеку среднего, роста тут будет по грудь. Но никто почему-то не осмеливался потревожить спящее на дне сокровище.
Ему нравились кварталы, окружающие Истинную Обсерваторию на маяке Хааргад.
— Площадь Серебряных Слез, — объявил перевозчик.
Полушепот, в котором слышится, как где-то в отдалении перекатываются по тонкой деревянной доске маленькие каменные шарики, кубики, конусы, пирамидки… Перевозчик никогда не говорил громко; впрочем, здесь никто не имеет привычки повышать голос, гоготать или сквернословить. Это — город Тишины, теплого камня и холодного света.
— У таверны «Мистраль», — сказал он перевозчику.
Лодка тюкнула пристань скулой. Лодочник обмотал цепь вокруг кнехта, выточенного из горного хрусталя.
Он покинул суденышко и взошел на набережную по ступенькам светло-желтого камня; нижние уходили под воду, а верхние упирались в брусчатку мостовой. Прямо перед ним дородная хозяйка в белом переднике и белом же чепце, улыбаясь, распахнула дверь таверны.
— Мы ждали вас, благородный господин.
В таверне было не намного теплее, чем на улице. В городе стоит вечный ноябрь. Не тот хорошо знакомый ему вьюжный, обжигающий ледяными ветрами ноябрь, а его младший брат: ноябрь-нежная- тоска, ноябрь-предупреждение, без малого ноябрь-поздняя-любовь. По городским набережным гуляет сумеречный холодок. Он приводит местных и гостей в бодрое состояние духа, но не пытается забираться в складки их одежд и докучать их телам стылыми пальчиками. Здесь свежо, но не морозно. Тут и там на гранитных постаментах покоятся огромные медные цветы; из их тычинок вырываются синеватые языки пламени, чтобы потом вяло растечься по лепесткам. Этот огонь никого не греет и ничего не освещает, он покидает толщу камня лишь ради совершенной красоты города. Здесь не бывает стужи и не бывает лета, поскольку на смену вечному ноябрю никогда не придет декабрь, вслед за ним никогда не родится январь, а значит, и весь год. Город и вся провинция Багнадоф не ведают ночи, но точно так же не знают и дня. От основания Цитадели до Скончания времен, невидимого за пеленой здешней тишины и неподвижности, закатный час властвует над водой, камнем, огнем и жизнью существ, населяющих Самат.
…Он сделал жест, означающий «как всегда». Ему немедленно принесли фарфоровую чашку, полную горячего шоколада, кубок чистой воды и рюмку можжевеловой водки. Сев у окна, он предался созерцанию.
Небо Самата тысячелетиями хранит последний отблеск утонувшего в дальних кварталах солнца. Дневное светило оставило небесному своду легкое, воздушное золото, в то время как светило ночное едва проступает сквозь солнечную взвесь. Полупрозрачный талер день за днем приближается к полнолунию, но
