копья и пращи.
Земляне намазались чуть ли не самыми первыми. Еще и прихватили по запасной плошке. Колобков особенно расстарался, на всякий случай нанеся двойной слой маджи-маджи.
– Характерников не берут ни пуля, ни пика… – приговаривал он, похлопывая себя по щекам.
Попытались намазать и мудрецов – их, естественно, тоже приволокли на передовую. Света некоторое время пыталась объяснить им задачу, но потом махнула рукой.
Впрочем, намазать троицу волшебной мазью тоже не удалось. Они наотрез отказались применять какие-то подозрительные снадобья. У них нашлись собственные средства обороны. Каспар, например, извлек из колпака целое ведро кефира и принялся лить его на голову.
– Кефир намного лучше всех этих дурацких снадобий! – заявил он, с любовью размазывая по бороде белую гадость. – Он не только полезен для здоровья, но еще и чрезвычайно вкусен! Послушайте меня и все намажьте голову кефиром!
– Но ведь он же не защищает от стрел, – вежливо заметила Света.
– Откуда ты знаешь? Ты пробовала?
– Нет, но…
– Видишь, не пробовала, а уже говоришь. Ты попробуй сначала.
Бальтазар тоже решил защитить голову. Но не кефиром. Вместо этого он напялил тяжелую стальную кирасу.
– Не знала, что кирасу можно надеть на голову… – задумчиво произнесла Света, рассматривая пошатывающегося старца.
– Настоящий волшебник что угодно может надеть на голову! – глухо огрызнулся Бальтазар.
– Но зачем? Разве не удобнее носить кирасу как все?
– Ты подвергаешь сомнению мудрость великого волшебника?! Я лучше знаю, что куда надевать!
Хорошо хоть, Мельхиор на сей раз воздержался от чудачеств. Он просто нашел в траве какую-то поганку и принялся увлеченно ее жевать.
– Дедушка, что вы едите? – обеспокоенно спросила Света.
– Грибочки! – ехидно сверкнул глазами Мельхиор.
– А они не ядовитые?
– Узнаю, когда доем.
Легионы Ара-ми-Ллаада приблизились настолько, что уже стало можно различить отдельных людей. Хумахи тоже принялись строиться в колонны – удивительно невозмутимые, преисполненные какого-то фаталистского отношения к происходящему.
Впрочем, детей и жен еще вчера отослали прочь из Древограда, а ценное имущество захоронили в глубоких норах. Фатализм фатализмом, но если Дабумбалы начнут побеждать, хумахи мгновенно побросают оружие и исчезнут глубоко под землей, откуда их не выковырнешь. Этот народ очень любит жизнь во всех ее проявлениях.
Приближающиеся солдаты замедлили ход. Ара-ми-Ллаад прислал для усмирения наглых грызунов самое мощное свое войско – боевые колесницы, запряженные форораками. Две тысячи тяжелых колесниц, в каждой по два человека – возничий и копьеносец, вооруженный также дальнобойным луком.
Подъехав достаточно близко, колесницы начали стремительно выстраиваться в боевой порядок. Форораки хрипло заклекотали, посматривая друг на друга хищными глазами. У этих гигантских бескрылых птиц бешеный нрав – только позволь сцепиться, будут рвать друг друга до смерти.
Впереди выстроились в линию колесницы первого эшелона. Здесь самые крупные форораки – самые могучие, самые злобные.
За первым эшелоном встала линия второго эшелона. Сюда входят лучшие лучники – умеющие пустить стрелу на тысячу шагов, насквозь пронзить человека в кольчуге.
В самом конце заняли место колесницы резерва. Эти вступят в бой ближе к середине – когда понадобятся свежие силы.
На флангах разместилась тысяча легких колесниц всего с одним всадником – возничий, он же боец. Форораки тут не такие массивные, зато более быстрые. Легкие колесницы будут обходить вражеские фланги, заключать врага в кольцо, а в случае нужды – прикроют основные силы.
Вооруженные до зубов Дабумбалы глядят на противника с нескрываемым презрением. Карлики. Покрытые мехом карлики с жалкими деревянными копьецами. По численности армии примерно равны, но это пять тысяч могучих колесничих бойцов против пяти тысяч хумахов-землероев…
– Слышь, хуймяк, а вы раньше-то с этими неграми когда-нибудь воевали? – осведомился Колобков, с помощью Чертанова забираясь на Рикардо.
– На моей памяти – никогда, – невозмутимо ответил старейшина Кетшан. – Мы мирный народ. Мы растим зерно и овощи, делаем атолан и обмениваемся плодами нашего труда с людьми. За последние сто миллентумов мы ни с кем не воевали.
– Но порох, однако, держали сухим… – хмыкнул Колобков, осматривая армию хумахов с высоты седла.
– Свод Тарэшатт учит нас, что лучше потратить время на выстругивание копья, а потом всю жизнь держать его бездельным, чем не потратить время, но потом умереть, не имея ничего, чтобы защититься.
– Это ты сейчас тост сказал, что ли? – наморщил лоб Колобков.
Рикардо грозно фыркнул, рассматривая тысячи грохочущих колесниц. Его сразу заинтересовали здоровенные форораки – крупные птички, упитанные. Вкусные, должно быть.
Гигантского хомяка тоже намазали маджи-маджи. Оля самолично прошлась с щеткой, не пропустив ни одного уголка. А потом строго наказала хомячку беречь папу. А папе – беречь хомячка.
Колобков неохотно пообещал.
Сейчас, восседая на огромном звере, похожем на белого медведя, Колобков почувствовал себя Чапаевым. Захотелось взмахнуть шашкой и заорать что-нибудь жизнеутверждающее. А оглянувшись на выстроившихся позади хумахов, он почувствовал еще и немалую гордость. Как ни крути, а у него под началом целое войско. Пусть Колобков тут и не командует, зато сидит выше всех.
– Я царь хуймяков!.. – загорланил он, вздымая к небу кулак. – Я царь хуймяков!.. Я царь… твою мать, какую же я ересь несу, самому стыдно…
Чертанов, кисло стоящий рядом, закатил глаза. Ему снова захотелось в седло. На спине гигантского хомяка как-то безопаснее. Но он просился уже трижды, и Колобков ему каждый раз отказывал.
Причем в третий раз – матерно.
– Когда начнем-то, мужики? – спросил Колобков у хумахов.
– Мы первыми в атаку не пойдем, – добродушно ответил старейшина Кетшан. – Им надо – пусть они и идут. А мы тут постоим.
– А они когда пойдут?
– Да вот сейчас в боевые порядки выстроятся, из луков нас расстреляют – а потом и в атаку пойдут.
– Ну давайте что ли тогда хоть песню споем, пока ждем. Дорогие мои хуймяки, дайте я вас сейчас расцелую, дорогие мои хуймяки, мы еще, мы еще повоюем… Гюнтер, подпевай!
– Als die goldne Abendsonne Sandte ihren letzten Schein… – охотно присоединился Грюнлау.
– Гюнтер, какого хрена ты не то подпеваешь?! – чуть не свалился с хомяка Колобков.
– Zog ein Regiment von… почему не то, Петер? Это есть народный немецкий песня…
– Это есть народный фашистский песня! Не пой ее!
Скрип колесниц окончательно смолк. Последняя заняла свое место в шеренге. Все Дабумбалы до единого подняли короткие луки. Тетивы стали медленно натягиваться…
Хумахи замерли совершенно неподвижно. Ни один не трогается с места. Не шевелятся длинные пушистые хвосты, не дрожат лапки, даже большие влажные глаза – и те словно остекленели.
– Шу-саааааааа!.. – проревел командир ара-ми-ллаадцев, резко взмахивая рукой.
Тысячи тетив запели комариным звоном. Тысячи стрел со свистом устремились в воздух. Дабумбалы торжествующе заревели, предвкушая быструю победу…
…и тут же смолкли. Стрелы вонзились в землю. Все до единой. В цель не попала ни одна. Все хумахи
