Глава 8
Донельзя замызганной перчаткой, давно уже утратившей свою первоначальную элегантную свежесть, то есть из белоснежной ставшей невзрачно серой, виконт Зорган обтер потное лицо и козырьком приставил к глазам ладонь. Солнце палило немилосердно, а шестой день пути неуклонно близился к полудню. Слава демонам Нижнего уровня, он еще вчера проследовал мимо последнего солончака, с отвращением вдыхая порожденные им едкие испарения, заставившие эмпира чихать и кашлять. И хоть и прижимал Зорган к носу кружевной платок, пропитанный благоухающей лавандой парфюмерной водой, по слухам являющейся любимым запахом самого принца демонов, но помогало это мало. Тянущиеся вдоль всего побережья Теплого моря солончаки покрыли его лицо тончайшей корочкой склизкого налета, неприятно стягивающего привыкшую к тщательному уходу кожу, и превратили в заскорузлые сосульки шикарные черные локоны, еще неделю назад являвшиеся бесподобным украшением сего сиятельного эмпира. М-да, где же вы, деликатные руки придворного цирюльника, бережно массировавшие властный подбородок всемогущего виконта и ухаживающие за нарочито небрежно уложенной шевелюрой? К тому же Зоргану пришлось признать, что расшитые жемчугом шелка оказались отнюдь не самым удобным дорожным одеянием. Тончайшие чулки уродовали десятки стрелок и затяжек, каблук на правом шагреневом сапоге отвалился и потерялся, а атласный камзол насквозь провонял потом. Несколько ночей подряд Зоргану пришлось спать прямо на земле, подложив под голову не пуховую подушку, а жесткое седло. Нет, виконт дер-Сольен никогда не считал себя неженкой. Он весьма недурно орудовал рапирой и даже ходил в поход, возглавляя отряд кирасиров, но, гоблин побери, он только сейчас понял, сколь многого его лишили, отправив в вынужденное паломничество на остров Ледница. И он поклялся, что убьет кого угодно и когда угодно, но непременно вернет себе утраченную власть, неотъемлемой привилегией которой как раз и являются столь не ценимые им ранее уют, комфорт и достаток. Лучшее, как известно, злейший враг хорошего - но познается это только в сравнении. И видят боги, сейчас у Зоргана появилась возможность сравнивать.
Жаркий муссон, несущий с собой запах солончаков, дул не переставая. Жесткий, жгучий ветер, такой же горький, как и постигшее эмпира изгнание. Зорган снял с головы помятую шляпу, с сожалением взглянул на облысевшее перо и, брезгливо выдернув его из усыпанной алмазами пряжки, вновь торопливо прикрывая напеченную макушку этим потерявшим прежнее изящество убором. Еще только теплового удара ему не хватало. И как это грубые рюнхенцы сумели приспособиться к столь невыносимому климату? Эмпир извлек из кармана небольшое зеркальце, придирчиво рассматривая свое потемневшее от загара лицо.
Меры предосторожности не помогли - он загорел, но краснота уже сошла, сменившись золотистым оттенком, придавшим его и без того смуглой коже еще большую пикантность. Яркую, вызывающую, так и бросающуюся в глаза. Невероятно, но от лишений и тягот последних дней Зорган только похорошел. Его осунувшиеся черты приобрели легкий налет некой роковой загадочности, без промаха бьющей в чувствительные женские сердца. Нет, слава демонам, Зорган не имел причин жаловаться на свою внешность, справедливо считая себя вполне привлекательным мужчиной. Все в нем выглядело безупречным, красноречиво выдавая завзятого сердцееда, способного соблазнить самую неискушенную девицу. И тонкая талия, и могучие плечи, и уверенная, горделивая осанка великолепного наездника. Но главнейшим его сокровищем все-таки являлись густые, черные, будто южная ночь, волосы, крупными завитками спускающиеся ниже лопаток. Более мелкие кудри красиво обрамляли высокий лоб, трогательно курчавясь на чуть впалых висках и эффектно оттеняя большие черные глаза, лучащиеся неуемной энергией и живым блеском. На аристократическом лице продолговатой формы красиво выделялся чуть крючковатый, напоминающий клюв хищной птицы нос, свидетельствуя о проницательности, хитрости и злопамятности. Слегка раздвоенный подбородок намекал на страстность натуры и чрезмерное самомнение. Да, Зоргану есть чем гордиться. При не отличающемся скромностью нравов маркграфском дворе ходило множество чрезвычайно запутанных и фривольных историй, пафосно повествующих о его головокружительно успешных любовных подвигах. Недаром перед эротическими чарами виконта не устояла даже его собственная мать, прекрасная графиня Элейн. Нет, виконт ни в коей мере не страдал эдиповым комплексом, но похотливая вдовушка оказалась настолько удобной ступенькой к трону, что грех было не воспользоваться тем, что само плыло в руки. Настоящей же любви Зорган не познал ни разу…
- Ни разу? - Эмпир покатал на языке это странное слово, пробуя его терпкое послевкусие и недовольно морщась. - Разве ни разу?
Можно обмануть кого угодно, но как обмануть себя? А как же та странная девушка, вихрем ворвавшаяся на главную площадь Эйсенвальда и начисто расстроившая его тщательно продуманную, хитроумно выстроенную комбинацию? О-о-о, она не шла ни в какое сравнение с томными придворными красавицами и ослепительной маркграфиней Элейн. Но вот обнаружилось в ней нечто такое - дикое и необузданное, первозданное и неподдельное, произведшее на виконта неизгладимое впечатление…
Зорган возбужденно прищелкнул пальцами, будучи не в силах подобрать подходящие эпитеты. Черноволосая нахалка подобно стальному щипу вонзилась в его каменное сердце, пробив толстую защитную скорлупу и достав до глубин сладко подрагивающей мякоти. Ни одна женщина до нее не осмеливалась бить виконта, а она… Зорган вздрогнул от возмущения, мгновенно перешедшего в неконтролируемое восхищение и благоговение. Возможно, именно эту подсознательную реакцию и называют некрасивым термином мазохизм, но эмпиру было наплевать. Ведь любовь и ненависть разделены сущей мелочью - всего-то лишь одним кратким шагом!
В неопрятный, сложенный из серого кирпича Рюнге - столицу маркграфства Рюнхен, Зорган въехал уже поздно вечером. В воздухе назойливо витали ничем неистребимые запахи вяленой селедки и жареного лука да забивающий все и вся сивушный дух местного дешевого пива. Так обычно пахнут крайняя нищета и равнодушие к чужим проблемам, возведенные в ранг устойчивой жизненной философии. Крупный портовый город встретил эмпира неясным шумом затихающих, умытых дождем улиц и грохотом захлопываемых ставен, запираемых на все задвижки. Умиротворенно гудел церковный колокол. Над далекими пирсами виднелись громады корабельных парусов, забранных в шкоты[20], но все же наводящих на мысли о свежем морском бризе. Кургузые старики-пакетботы, доживающие отпущенный им срок, неловко жались к красавицам каравеллам, напоминая больных подагрой сластолюбцев. В пакгаузах спешно сворачивали дневную работу, причудливо мешая отборную ругань со скрипом шкивов[21] и свистом опасно перегруженных шкентелей[22].
Город готовился отойти ко сну. В узких сточных канавах валялись гнилые рыбьи потроха и целеустремленно бродили стаи жирных коричневых крыс. По части культуры и бытовых удобств Рюнге заметно отставал от старшего брата - белостенного Эйсенвальда, специально бравируя своей бросающейся в глаза пошлостью и грязью. Здесь не ценили изящество, надменно кичась толщиной кошелька и длинной шпаги. Здесь процветали разврат, обман, продажность и двуличие. Но сейчас Зоргана это устраивало, ибо он оказался в своей родной стихии. Виконт устал, а его денежный запас оставлял желать лучшего. Найти бы сносное место для ночлега да прочную одежду взамен изрядно поизносившихся шелков и кружев. Виконт направил запаленного многодневной скачкой коня в сумрачный переулок, слабо освещенный единственным густо закопченным фонарем. Казалось, нищий переулок не таил ничего интересного, но проверенное чутье эмпира не подвело опального владыку и на этот раз. Под внешне неприглядной вывеской «Хромой шкипер» скрывалась вполне приличная харчевня с чистой обеденной залой и сдаваемыми внаем спальными комнатами. Кормили здесь просто, но сытно и недорого. Зорган плотоядно оглядел хозяйку, вышедшую ему навстречу.
- Здравствуй, красавица! - С видом знатока он ощупал взором коренастую фигуру молодой рыжеволосой женщины, мысленно проникая под холщевый чепчик:
«Вдова, тридцати лет от роду, детей нет, мужа убили три года назад в пьяной драке. Любовника тоже не водится. - Зорган скабрезно усмехнулся, радуясь негаданному везению, выпавшему на его долю. - Ее отец внебрачный сын одного мелкого дворянчика, поэтому наша красотка брезгует обычными моряками и торговцами с рынка, ожидая своего принца. Ну что ж, вот я и явился!»
- Добрый вечер, ваша светлость! - расцвела в счастливой улыбке сладкая вдовушка, безошибочно
