— Нет здесь никакого вождя, — сказала Эзерлей. — Есть только планетарный компьютер. Не знаешь, что это такое? Это такая большая машина, она думает, как разумное существо, только гораздо быстрее и лучше. Компьютер все видит и всегда знает, что нужно делать.
— А нопстеры для него как рабы?
— Почему как рабы? — Эзерлей, кажется, обиделась. — Компьютер существует не просто так, а для блага нопстеров. Он не о себе заботится, ему ничего не надо, он же машина.
— О рабах хозяин тоже заботится, — заметил я.
— Где бы найти такого хозяина, — мечтательно произнесла Эзерлей, и меня передернуло. А потом до меня дошло.
— У вас на Оле, — спросил я, — разве были рабы? Эзерлей уставилась на меня как на идиота. Я задал последний уточняющий вопрос:
— Рабы и женщины — одно и то же?
— Конечно, — ответила Эзерлей. — Ты на солнце перегрелся?
— Нет, — сказал я, — я не перегрелся на солнце. Просто у нас разные системы понятий. Когда я задавал последний вопрос, я употребил два разных слова.
— Я заметила, — кивнула Эзерлей, — но они означают одно и то же.
— Это для тебя они означают одно и то же. В моей системе понятий женщина — просто человек женского пола и все. А раб — это такой человек, который принадлежит другому человеку как собственность.
— Раб может быть мужчиной? — сказать, что Эзерлей удивилась, значит, ничего не сказать. Она была просто потрясена.
— Уже не может, — сказал я. — Рабство у нас давно отменено. Но слово осталось.
— Интересно, — сказала Эзерлей. — Я помню, ты говорил, что у вас мужчины и женщины равноправны, но я думала, что они одинаково свободны, а не наоборот.
— Так оно и есть… то есть должно быть.
— А почему ты говоришь, что все нопстеры — рабы компьютера? — спросила Эзерлей. — Они ему не принадлежат, это он принадлежит народу Блубейка.
— Он ими управляет, — сказал я. — А я не хочу, чтобы мною управляли. Я хочу жить так, как считаю нужным.
— Но это невозможно!
— Знаю, — согласился я. — Абсолютная свобода недостижима. Но я хочу приблизиться к ней настолько, насколько это возможно.
— В этом и есть смысл жизни для твоей расы? — предположила Эзерлей.
— С чего ты взяла? — удивился я. — Нет, смысл жизни не в этом. Я не знаю, в чем состоит смысл жизни, но точно не в этом. А ты знаешь, в чем смысл жизни?
— Смысл жизни, — сказала Эзерлей, — в том, чтобы соблюдать правила. Правила установлены богами, и не дело смертных нарушать их заповеди.
— И это все? — удивился я. — Другого смысла нет?
— Лучше такой смысл, чем никакого, — отрезала Эзерлей.
— Как знаешь… По мне, лучше жить без всякого смысла, чем быть рабом, пусть даже божьим.
— У нас совсем разные системы понятий, — вздохнула Эзерлей. — Но это ведь не помешает нам приятно провести время?
— Не помешает, — заверил ее я, и мы удалились в спальню.
Разные системы понятий, действительно, были ни при чем, проблема была совсем в другом. Проблема была в том, что нопстеры абсолютно асексуальны на анатомическом уровне. Когда твое тело искренне не понимает, чего от него хотят, получить удовольствие от близости никак невозможно. Да и сама близость практически невозможна.
5
На следующее утро мы с Эзерлей сидели в кафе, завтракали и обсуждали случившееся. Эзерлей была в подавленном настроении, переходящем в депрессию.
— Я никогда не думала, — говорила она, — что тело значит так много. Этот мир великолепен, здесь есть все, что нужно для счастья, здесь не хватает только любви. Раньше я не могла представить себе, что такое возможно, думала, что любовь — такая же неотъемлемая часть мироздания, как небо над головой.
— Я был на планете Трилар, — заметил я, — там над головой нет неба, вместо него лед. Вся планета покрыта морем, а сверху лед.
— Там очень холодно?
— Наверное. Точно не знаю, я же не в своем теле там был. Да, вспомнил! Там вместо воды аммиак, должно быть, там очень холодно. Там такие забавные существа живут…
— Рыбы? — предположила Эзерлей.
— Нет, не рыбы. Это такие… как бы комки слизи такие бесформенные…
— Фу… — сморщилась Эзерлей. — Какая гадость!
— Не такая уж и гадость, — возразил я. — Нормальные существа, вменяемые и доброжелательные, пожалуй, самые доброжелательные из всех, кого я встречал в Сети. Только жить там долго я бы не смог.
— Почему?
— Слишком чуждая среда. Вот сейчас тебе не нравится, что у нопстеров нет сексуального влечения. А теперь представь себе, что у тебя нет ни рук, ни ног, нет постоянной формы тела, ты плаваешь в жидкости, и даже речи нормальной нет. Эти существа общаются не звуковой речью, а телепатией.
— Мысли друг у друга читают?
— Ага.
— Круто, — Эзерлей ненадолго задумалась, а потом вдруг сказала: — Знаешь, Андрей, нам надо искать другой мир.
— Нам?
— Ты больше не хочешь быть со мной? Я тебе надоела?
— Нет, — сказал я, — ты мне не надоела. Я не забыл, что у нас было на Оле… знаешь, такое не забывается. А может, нам вернуться на Ол? Поселимся где-нибудь в уединенном местечке…
Я не успел договорить до конца и уже понял, какую глупость сморозил.
— А еду как будем добывать? — спросила Эзерлей. — Как запасы делать? А когда у нас дети появятся, что с ними будет?
Вот чего — чего, а такого поворота событий я никак не ожидал.
— Ты хочешь от меня ребенка? — спросил я, разинув рот.
В лучших одесских традициях Эзерлей ответила вопросом на вопрос.
— А что? — спросила она. — Почему бы и нет? Ты нормальный мужчина, да и как женщина тоже неплох, — она хихикнула. — Ты лучше всех, с кем я была на Оле. Или ты мною брезгуешь?
— Да ты что! — воскликнул я. — Конечно, нет! Но иметь ребенка… Нет, я, в принципе, не против, только вначале надо с текущими делами разобраться.
— Так разберись! Ты тут сидишь, ничего не делаешь, ждешь, когда проблемы сами собой рассосутся…
— А что мне делать? Я не просто так сижу, а жду звонка от Гиви. Когда ситуация прояснится, он позвонит, скажет, что делать дальше.
— Может, лучше ты ему сам позвонишь?
— Зачем тревожить человека понапрасну? Я манией величия не страдаю, понимаю, что ребята из ФСБ решат эту проблему лучше, чем я. У них работа такая — проблемы решать. Причем проблема эта не только моя, иначе я бы на них не надеялся. Они сейчас не для того трудятся, чтобы меня домой вернуть, а
