выпрямилась и сказала:
— Я буду петь вам на старинном языке волшебства и чар. Его немногие помнят, и еще меньше тех, кто говорит или поет на нем. Но этот язык дарит беспечальное счастье и отверзает запертые двери памяти. Послушайте же мою песню.
И Елена Нейс запела. Я не вслушивалась в слова старинного языка, я стояла, совершенно зачарованная голосом певицы. Этот голос то журчал, как горный родник, то звенел хрустальной льдинкой в бокале, то струился потоком шелка с плеч любимой женщины… Он обволакивал и пленял, но это слабо сказано. Он был как откровение: после него вся прожитая жизнь казалась никчемной и в то же время безумно важной. Голос Елены Нейс выделял из нашей разноликой толпы каждого и каждого возносил на недосягаемую высоту, обожествлял, благословлял и возвеличивал. Голос Елены Нейс открывал перед глазами сердца новые миры и пространства, поворачивал время вспять, словно заставляя его служить нам… Я вдруг почувствовала, что плачу. Я никогда не плакала с тех пор, как умерла. Я думала, это свойство для меня навсегда утрачено. Как оказалось, нет. И это было замечательно!
Елена Нейс пела долго, казалось, прошли столетия, прежде чем прозвучали заключительные ноты. Но когда после ее песни наступила мертвая тишина, я услышала, как далеко, на башне рядом с мэрией, пробили часы — два пополуночи.
И всего-то?
Елена Нейс снова поклонилась. Онемевшая было публика взорвалась неистовыми воплями и аплодисментами. Светлячки бешено плясали в безлунном небе, домовые свистели, лешие и полевые обнимались и братались между собой… Я посмотрела на Леканта. Он не видел меня. Он смотрел на Елену Нейс такими глазами, словно она открыла ему суть бытия.
Я ощутила болезненный укол ревности. И это называется любовь?! Я его оживляла, сходила по нему с ума, а он остекленел от одной только песни?
Мне тут же стало стыдно за такие мысли, потому что Лекант будто опомнился и перевел взгляд на меня.
— Что? — шепотом спросила я его. — Что случилось?
— Чудо, — ответил он и притянул меня к себе. — Тийя, я все вспомнил.
— Что ты вспомнил?
— Благодаря этой волшебной песне я вспомнил, кто я и откуда и для чего послан тебе.
— Лекант… Лекант, это здорово. Но выглядишь ты ужасно вымотанным. Давай ты вернешься в гостиницу, а завтра мы встретимся, и ты все мне расскажешь. Тебе надо поспать…
— Мне не надо спать, — счастливо засмеялся Лекант. — Потому что я бдящий.
— Кто?
Лекант словно не услышал моего вопроса.
— Это одно из моих имен-свойств, — проговорил он задумчиво. — Сколько же мне предстоит открыть!
— Лекант, уйдем отсюда, — заныла я. Мне отчего-то стало страшно, и уже не радовали ни мелкая оккультная шушера, ни Елена Нейс, распивающая в их компании древесные соки.
Лекант посмотрел на меня.
— Да, уйдем, — кивнул он. — Но не в гостиницу и не к тебе домой.
— А куда?
— Скорее когда.
Лекант обнял меня, и все исчезло.
А потом оказалось, что мы словно застыли в текучем серебре. Все вокруг блестело, струилось, извивалось, это было страшно и прекрасно одновременно.
— Где мы? — спросила я Леканта.
— Когда мы, — поправил он меня. — Сейчас ты увидишь, как я возникну.
Серебряная гора поднялась из серебряного моря. Точнее, не гора, а волна. И вдруг все развеялось. На место серебра низринулась тьма, такая ужасная, что меня стиснуло холодом. А потом в этой тьме возник крошечный свет, не больше булавочного прокола, и из этого света вдруг ударили во все стороны ослепительные лучи.
— Это я, — прошептал Лекант.
— Так ты — звезда?
— Нет, — покачал головой он. — Я свет звезды.
И тут я новыми глазами увидела его.
Лекант сиял. Его одежды были белы как снег, а лицо казалось ярче света. Сапфировые глаза ужасали своим блеском, тело напоминало расплавленное золотое стекло, но самое главное…
Самое главное, у Леканта были крылья.
Из тысячи тысяч золотых перьев.
Эти крылья взметнулись и загородили собой полсвета.
— Лекант, мне страшно, — прошептала я и упала на колени.
И все пропало.
Наступила благословенная темнота.
Потом я поняла, что у меня просто закрыты глаза.
Я открыла их и увидела, что Лекант — прежний, в джинсах и рубашке, без крыльев, без сияния — склонился надо мной и тихо гладит мои волосы.
— Успокойся, Тийя. Я не хотел тебя напугать.
— Где мы, Лекант?
— В храме Тысячи Звезд. Я перенес нас сюда, чтобы нам было удобнее разговаривать. Сможешь ли ты теперь слушать меня?
Я села, расправила плечи. Тело ощущало себя так, словно через него пропустили электрический ток. Но в остальном…
— Да, Лекант, я тебя слушаю.
— Тийя, я вспомнил, кто я. Таких, как я, люди называют словом дхиан — Дыхание Неба. Если ты думаешь, что я ангел, то ты ошибаешься, потому что ангелы не имеют плоти, а я имею. Эта плоть дана мне звездной пылью, а душа — дыханием святых, охраняющих место из мест — Шамбалу. Я — один из бдящих, охраняющих дорогу к Древу Дара — Азимандии. Вот почему я именовал себя Лекантом Азимандийским.
— Значит, ты родился из света звезд?
— Такие, как я, не рождаются, они скорее создаются по воле Владыки Шамбалы. Я не человек, Тийя, хотя устроен внешне и внутренне как человек.
— Ничего не понимаю.
— Со временем ты поймешь. Дхианы — а нас, таких, немного — разделяются на дхианов Порядка и дхианов Хаоса. И Владыка Шамбалы сотворил дхианов Порядка мужчинами, а дхианов Хаоса — женщинами.
— Елки-палки, — слабо улыбнулась я. — И тут неравенство. Опять у вас женщины самые плохие.
— Почему плохие? Я этого не говорил. Дхианы Хаоса тоже делают свое дело и призваны разрушать так же, как мы призваны созидать.
— Значит, ты — дхиан Порядка?
— Да.
— И ты воюешь с дхианами Хаоса?
— Создаю для них трудности, так лучше сказать.
— Но почему ты оказался скелетом и в гробу?
— Потому что меня победили.
— Кто?
— Вот этого я не вспомнил. Я знаю только одно: я боролся с дхианом Хаоса, и она сумела в тот момент времени преодолеть меня. Она скрыла мое тело в гробнице Хранящих и погребла с должными заклятиями. Но мой дух рвался на волю и преодолел всякое заточение. Прошло несколько сотен лет, прежде чем моя гробница вышла из земных пластов на поверхность. И когда я был близок к освобождению, я
