— Больной, — отвечал возница.
— А я буду больным?
— И ты, и я, и любое рожденное существо не избегнет болезни.
— Вернемся, — сказал царевич.
И еще глубже он погрузился в думу о старости и болезни, и ничем не могли его отвлечь от этих тяжелых мыслей.
В третий раз выехал царевич, увидел толпу плачущего народа и лежащего на носилках бездыханного человека.
— Кто это? — спросил он.
— Это умерший.
Подъехал царевич ближе к покойнику и снова спросил:
— А что же такое умерший человек?
— Умерший — это тот, кого ни мать, ни отец, никто из близких никогда уже не увидит; это тот, кто ни мать, ни отца и никого из близких никогда уже не увидит.
— А так будет и со мной?
— Да, и с тобой, и тебя не увидят более близкие, когда ты умрешь, и ты их не увидишь.
— Довольно прогулки, — сказал царевич. — Вернемся.
И опять, в четвертый раз, выехал Сиддхартха и увидел человека бритого, в коричнево-красном скромном одеянии, и спросил возницу:
— Кто этот человек, у которого голова не как у других людей и странная одежда?
— Это отшельник, — отвечал возница.
— А что такое отшельник?
— Отшельник — человек, живущий благой жизнью, сострадательный ко всем существам, следующий истинному учению.
Возвратился царевич в свои покои и погрузился в думы, и никто не мог развлечь его. Почувствовал он, что настало время для новой жизни, вступления на путь отшельничества. Пошел он к двери и позвал, и откликнулся его возничий, и велел он тому оседлать коня.
И сел царевич на коня, и поехал к городским воротам, весь же город был погружен в глубокий сон. Ворота открыло божество города, и Сиддхартха выехал. Но в то же мгновение предстал пред ним Мара- искуситель, бог любви и бог смерти, и вскричал:
— Вернись, через семь дней ты станешь царем и будешь владычествовать над всею землею!
Ответил царевич:
— Не нужна мне власть царя, я иду, чтобы стать Буддой.
И сказал тогда Мара:
— Отныне ни на шаг не отойду от тебя и буду следить за тобой, чтобы знать, когда у тебя явится хотя бы мысль о страсти, недоброжелательстве или зле.
Отъехал царевич далеко от родного города и сошел с коня; от горя предстоящей разлуки конь тут же умер. Сиддхартха мечом отрезал себе волосы, отдал меч и драгоценности своему верному возничему и пошел куда глаза глядят. По дороге он у встречного человека обменял свое платье на рубище; так он стал отшельником и встал на путь искания истины.
Пошел отшельник к мудрым учителям и у ног их слушал учение их, но ни один учитель не убедил его. И стал он тогда в одиночестве предаваться созерцанию, подавляя в себе все желания и потребности. Остались от него только кости и кожа, и стал он весь черный от голода и изнурения. Всячески скрывался он от людей, чтобы никого не видеть и самому не попадаться никому на глаза. А иногда он спал на кладбище среди трупов. Но, сколько он ни истязал себя, сколько ни уничтожал свою плоть, не получил тем самым просветления и совершенства духовного.
И вот вновь предстал пред ним Мара-искуситель и стал искушать его: «Ты худ, ты бледен, близка к тебе смерть. Для живущего жизнь лучше. Живя, ты станешь делать добрые дела». Но отверг отшельник искусителя, который семь лет преследовал его. И послал к нему тогда Мара своих трех дочерей: Вожделение, Неудовлетворенность и Страсть, они явились в образе прекрасных девушек и стали искушать Сиддхартху. Но он молчал, ушедши в себя, и даже не обратил на них внимания.
Все далее и далее размышлял он и понял, что не голоданием и самоистязанием достигнет он высшего познания, ибо голод только обессилил его, и сказал он себе: «Приму пищу». И вкусил он риса и похлебки. В то время как он подвизался, около него было пять нищих монахов, которые ждали, что самоистязанием он достигнет истины. Когда же монахи увидели, что отшельник ест, то сказали: «Он излишествует, оставил он искание главного». И ушли от него.
Освободившись от ослабления телесных сил, которое мешало созерцанию и размышлению, Гаутама углубился мыслями в рассуждение о том, где искать спасения, освобождения от страдания. И постепенно понял он, что сущность преграды к спасению в существовании и в неведении, в дурных помыслах, дурных словах, дурных делах. И беспокойство в нем стало сменяться спокойствием, ведение победило неведение, и наступило для него прозрение: «Неразрушимо отныне мое освобождение, это мое последнее перерождение, нет для меня иного существования». И стал он тогда просветленным — Буддой…[3]
— Отчего ты молчишь, Друкчен?
— Я слушаю вас, госпожа. Ваш рассказ проникает прямо в мое сердце.
— Твой голос дрожит, Друкчен.
— Это оттого, что я плачу, госпожа.
— Отчего же ты плачешь?
— Эта история… Она так прекрасна, а я так несовершенен. Во мне много грехов и страстей. У меня плохая карма.
— Но ты же знаешь, что можешь избежать законов кармы и достичь просветления.
— Как?
— Идти путем отшельника и Будды.
— Разве такой великий грешник, как я, может стать отшельником?
— Конечно, Друкчен.
— И вы отпустите меня, чтобы я смог ступить на этот путь? Я ведь ваш слуга, госпожа. А еще у меня есть маленький сын.
— У тебя есть сын?
— Да, госпожа, мой отросток греховной плоти.
— Сколько ему лет?
— Минуло два года, госпожа. Он еще совсем маленький.
— И тем не менее ты оставил его, чтобы служить мне. На чьем он попечении?
— Моей дальней родственницы, госпожа.
— Нельзя доверять родственникам собственную плоть. А где же его мать?
— Умерла, госпожа.
— Тем лучше. Друкчен, когда ты выздоровеешь и перед тем, как станешь на путь бодхисатв, ты должен выполнить мое поручение.
— Да, госпожа.
— Ты вернешься в земной мир и привезешь оттуда к нам, сюда в Шамбалу, своего сына. После чего можешь идти в отшельники. А о сыне твоем позабочусь я и мой будущий супруг.
— Вы безмерно добры, госпожа. Но что, если сын мой за все это время умер?
— Тогда мы поскорбим о нем. А теперь отдыхай, Друкчен. Я покину тебя до завтра.
Друкчен остался один. Из головы у него не шел рассказ о Будде, разговор об отшельничестве и о сыне.
Он долго лежал, бодрствуя, но наконец его сморило. И ему приснился удивительный сон.
Друкчену приснилось, что он совершенно здоров, кожа его чиста от язв, струпьев и ожогов. Он стоит обнаженный посреди роскошных палат, и тут в палаты входят прекрасные девы со свитками тканей в руках. Друкчен краснеет и прикрывается, но девицы не смущены.
— О господин, нам велено одеть вас, — говорит самая красивая из них.
