Дело шло к тому, что утро у Маши и ее кавалера начнется весьма приятно. В самом деле, что может быть лучше такого начала дня, тем более если девушка лишена чувственных радостей уже добрых полгода? Ведь не зря Машу учили еще в школе, что вынужденное воздержание очень вредно для здоровья!
Кузнец ласкал ее с грубоватой нежностью, и девушка совершенно таяла в его объятиях…
Тут бы все и перешло к логическому продолжению (благо, как уже упоминалось, Маша была в одной сорочке, а Янык и вовсе спал обнаженным), но вдруг из-за плотно закрытой двери в спальню раздался глухой стон, полный мучительной боли.
Заслышав этот звук, Маша встрепенулась и попыталась выбраться из объятий кузнеца, пусть и испытывая острое сожаление, что их так не вовремя прервали.
— Не уходи, — взмолился тот гулким шепотом, — пусть его!
— Не могу, — так же шепотом ответила девушка. — Нужно посмотреть, что с ним.
Янык неохотно отпустил Машу. Девушка поспешно оправила задравшуюся сорочку и, как была босиком, направилась в спальню.
Оказалось, что ничего страшного не произошло, просто раненый метался на постели, так и не придя в себя. Сквозь повязку проступило кровавое пятно, так что Маше пришлось заново перевязывать Веся.
Пока она промывала рану и бинтовала ему голову, на улице окончательно рассвело.
Весьямиэль очнулся от страшной головной боли. Так череп у него не раскалывался даже в те благословенные годы, когда он был зеленым юнцом и мог себе позволить попойки с приятелями хоть каждый день. По утрам бывало скверно, пока дед, поглядев на страдания лихого внука, не обучил его кое- чему. Похмелье легко излечивалось, вот только на этот раз это было никакое не похмелье.
Собрав расползающиеся, как шустрые слизняки, мысли, он смог-таки установить причину недомогания: источник боли сконцентрировался в районе макушки, а голову стягивала неумело наложенная повязка. Прекрасно, значит, кто-то о нем позаботился!
Последним, что помнил Весьямиэль, была пьяная шлюха, несколько пустых бутылок, собственный вопль «Еще вина!», а потом раздались чужие крики о пожаре, девка подхватилась и выскочила из комнаты в чем была. Он попробовал было выйти за ней, зацепился за собственный сапог, рухнул носом в пол, с трудом встал, выбрался за дверь, надышался дымом (в горле до сих пор неприятно першило), а потом, кажется, на него что-то свалилось. С этого момента — провал. И вот он здесь, на неудобной, слишком мягкой постели с душными подушками.
«Ну что ж, друг мой, — поздравил себя Весьямиэль, жалея, что не может поднять тост, — тебе в очередной раз сказочно повезло! Боги определенно тебя берегут, знать бы еще, для какой надобности?»
Татуировка под кожей едва заметно шевельнулась, и Весьямиэль прогнал неуместные мысли. О богах лучше лишний раз не помышлять всуе!
«Интересно, кто же меня выволок? Не та девка, это точно, она смылась. А кто другой полез бы за мной в огонь? А там хорошо полыхало, это-то я запомнил…»
Весьямиэль прислушался. Мешала пульсирующая боль, и он приготовился пустить в ход дедово средство, но вовремя одумался: если его спасли вовсе незнакомые люди, а у спасенного внезапно исцелятся все раны, его и колдуном объявить могут! Нет уж, судя по всему, череп цел, а остальное само заживет. Вот только боль снять, чтобы не мешала слушать и размышлять, а симулировать страдания он всегда сможет.
Так он и поступил. Снова заскреблась татуировка под кожей, на этот раз успокаивающе, дескать, давно бы так, и Весьямиэль пожалел, что она не работает без его, так сказать, руководящих указаний. Будь он без сознания, ничего бы и не вышло, а жаль! Удобно было бы… Может, дед и такое умел, да Весьямиэль не успел его расспросить.
Он прислушался. За этой дверью что-то или кто-то завозился, ойкнул, а потом Весьямиэль услышал густой добродушный бас:
— С добрым утром, Машенька!
«И она тут!» Странно, но он почувствовал даже не радость, но что-то близкое к удовлетворению. Никуда не подевалась, не сбежала, не потерялась. Уже хорошо! Но кто этот басистый мужчина?
А мужчина, судя по всему, времени даром не терял. Вот Маша пискнула (каким должен быть здоровяк, чтобы заставить эту девицу издавать такие вот звуки, Весьямиэль представлял с большим трудом), потом раздалось басистое воркование, потом звуки смачных поцелуев. Похоже, затягивать с прелюдией за дверью не собирались.
«А мне-то что, собственно? — хмыкнул Весьямиэль. — Я свое получил, пусть девка тоже порадуется! Но, с другой стороны…»
Он быстро прикинул расклад: очень может статься, что этот неизвестный его и вытащил из огня. Маша могла упросить, она такая! Значит, она ему обязана. Весьямиэль тоже, но с него вряд ли кто потребует подобной платы! Кстати, хорошо бы узнать, где лошади и телега со всеми пожитками! С прыткой общевистки станется позабыть о «частной собственности», а там, к слову сказать, много ценного припрятано. Положим, уплатит раз, другой, а если ей понравится? Девки на это дело податливы, Весьямиэль знал, а тогда выходит, что Маша может решить остаться. А что? Какой бы она ни была общевисткой, а бабье все равно верх возьмет: захочется замуж, детей. И как потом, за волосы ее отсюда тащить? Мужик-то, судя по всему, недурен, раз уж она так разахалась! Нет уж, лучше пресечь это безобразие.
И, раскинувшись на подушках (пару он мстительно сбросил на пол — терпеть не мог этой крестьянской роскоши), Весьямиэль закатил глаза и протяжно застонал. Его не услышали: как раз снова запищала Маша. Пришлось повторить еще громче, уже просто до неприличия: раненые так не стонут!
На этот раз помогло: что-то расстроенно забубнил мужчина, Маша ответила, прошлепала босыми пятками по полу, прибежала в одной сорочке, раскрасневшаяся и зацелованная. Весьямиэль сквозь ресницы поглядывал на нее, пока она заново перевязывала ему голову: а ведь и правда, когда не надувает губы и не корчит из себя этакую деву-воительницу, очень даже недурна! Потом Маша, добравшись до его ожогов, пристроила его голову себе на плечо, — а вышло, на грудь, — и Весьямиэль понял, отчего так огорчался неизвестный мужчина.
«Что ж, — решил он, — если я хочу убраться отсюда, надо побыстрее встать на ноги. А главное — не допускать этих вот… воркований!»
Когда Маша вернулась в общую комнату, Янык уже оделся и принялся сосредоточенно растапливать печь. И верно, запасов еды у него было совсем немного, даже позавтракать они двое могли разве что хлебом со сметаной, да и тех осталось мало. Требовалось что-то приготовить да за птицей присмотреть (у кузнеца всего-то и был десяток куриц, поскольку возиться с коровой или свиньей ему было попросту некогда, готовое купить куда проще). Да и не заведешь большое подворье в городе, не село ведь!
Пока Маша хлопотала по хозяйству, Янык отправился на рынок за продуктами, а потом в кузницу.
Девушка слабо представляла себе кузнечное ремесло (по правде говоря, и дома она знала об этом деле лишь то, что большинство таких работ нынче выполняют машины, так что людям нет надобности надрываться), но понимала, что труд кузнеца очень и очень нелегок.
В свою очередь, она честно старалась привести в идеальный порядок хозяйство Яныка. И правда, не сидеть же сложа руки! Бездельничать девушка была не приучена, да и соскучилась она, признаться, по простому честному труду, так что с радостью принялась домовничать.
Работа у портного научила ее, что к чему в местных хозяйствах, так что Маша сумела навести порядок в избе и на подворье, приготовить еду, даже разобраться на дворе: там обнаружилась пропасть старого хлама, которому место было на помойке.
В итоге к вечеру Маша просто с ног валилась от усталости.
С отвычки такой труд был до невозможности утомителен, и за ужином девушка еле сдерживала зевоту. Спать хотелось просто неимоверно, а потому она старалась поскорее завершить вечерние дела и отправиться на боковую.
Она устала, да так, что, когда ее окликнул Янык, не ощутила ничего, кроме глухой досады. Чего хорошего, еще приставать начнет, а сейчас Маше было просто не до того. Пресловутое женское «отстань,
