взять его с собой в поход… В общем, конец этой истории был куда более прозаичен, чем начало. Когда Финви стукнуло девять, добрый (и, увы, немолодой) папа умер. А у этого самого папы, помимо Финви, имелось еще пятеро сыновей — причем рожденных от законной супруги. Которым отцовские забавы никогда не нравились, и которым еще меньше нравился сводный братец. Их было шестеро, а наследство — одно. Поэтому сразу после похорон Финви оказался на улице…
— А что ж ты к материной родне не пошел? — помолчав, спросил Ивар, глядя на повесившего нос бродягу. Тот махнул рукой:
— Я ж ведь и не знал их вовсе. А Коннемара большая… Да и кому нужен лишний рот, сударь?
— Ну, я так понял, что за твою мать им неплохо перепало! Глядишь, приняли бы, чего уж там?
— Это навряд ли. Опять же, с деньгами они могли и в место получше перебраться! Где их искать-то, столько лет спустя?.. — Финви тяжело вздохнул — воспоминания о беззаботном детстве нагоняли на него тоску. — Так и пошел бродить. Повезло, хоть грамоту знаю! Где кому письмишко накропаю, где историю расскажу из былин — покормят… Так вот и живу. Жил, точнее, покамест вы не пришли.
— Ты и сейчас пока еще не умер, — хмуро отозвался лорд МакЛайон. — Геральдику-то откуда знаешь? Тоже папина заслуга?
— Его, — грустная улыбка тронула губы бродяги. — У меня знаете какая память на картинки!.. Один раз увижу — и всё, запомнил! А в отцовском поместье много всякого было. Свитки, гобелены старинные, с гербами по полям… И монастырь у нас стоял неподалеку. Папа туда много жертвовал, его аббат уважал, ну, и я частенько бывал, понятно… В монастыре такая библиотека!
— Просвещенный у тебя родитель, однако, — пробормотал Ивар. — И со связями. Чего ж ты к монахам-то не подался? И сыт был бы, и обут-одет, и при деле.
— Чтоб там служить, — серьезно сказал Финви, — вера нужна! Настоящая. И постриг принять. В господний храм — да заради сытого брюха?.. Нет, сударь. Не по мне такое. Я уж лучше померзну…
— Ты гляди, Творимир, какой нам праведник попался! — насмешливо фыркнул королевский советник. — Пробы негде ставить… Один вопрос — и что с ним теперь делать?
— Эх, — поразмыслив, махнул рукой русич. Командир вздернул брови:
— Уверен?
— Эх! — кивнул тот. Финви, мало что понимая в этом странном диалоге, настороженно переводил взгляд с одного 'наемника' на другого. Ивар помолчал, сосредоточенно выстукивая пальцами по деревянной стене сарая, тряхнул головой и сказал, наконец:
— Ладно. Рискнем. — он посмотрел на бродяжку:- Значит, так, образованный ты наш!.. Можешь выдохнуть, бить не будем. И даже заплатим всё, что обещали… Но есть одно условие.
— Все, что вам будет угодно! — едва не прослезился от благодарности парень. Ивар хмыкнул:
— Ты поосторожнее с обещаниями, балбес. Выполнять ведь придется… Теперь что касается 'условия': с этой минуты и до тех пор, пока мы с Творимиром не покинем берегов Ирландии, ты поступаешь к нам на службу. Пока что — мальчиком на побегушках, дальше видно будет… А на тот случай, если захочешь сдернуть пораньше, запомни: вот он, — лорд кивнул на молчащего русича, — тебя при необходимости найдет даже под землей. А когда найдет, церемониться не станет… И я тебе в таком случае очень не завидую.
— Да понял я, понял, — окончательно сник Финви. Признаться, он именно слинять в ближайшее время и планировал… Но, подняв голову, встретился взглядом со льдистыми глазами русича и понял, что дело — швах. Придется служить. 'С другой стороны, — подумал он, — хоть живой останусь!.. Еще и при денежках, если повезет… Странные какие-то наемники. Клянусь святой Бригиттой — очень странные!'
— Эх, — напомнил Творимир, взглядом указывая на дорогу. 'Ах ты, черт! — спохватился лорд МакЛайон. — Совсем с этим балбесом про все позабыл!.. Нам же у ворот быть надо. Письмо, вероятно, леди уже прочитала… И, значит, с минуты на минуту пришлет за нами кого-нибудь. А мы тут по задворкам бродяг трясем!'
— Пошли, — велел Ивар, выворачивая из-за угла сарая. Творимир кивнул Финви и двинулся следом. Повесивший нос проводник, за неполные пять минут поднявшийся в должности до личного слуги сразу двух подозрительных иноземцев, плелся в хвосте. Парнишка думал о том, что в портовые таверны он больше — ни ногой. И еще о том, что ново обретенные хозяева — вовсе никакие не наемники!.. Фамилии знатных людей Ирландии, что Финви услыхал еще тогда, сидя под столом… Упорное стремление попасть именно к О`Нейллам, хотя предложения были и получше… И, наконец, тот свиток с королевской печатью! 'Вот это ты влип, дружок! — про себя горько усмехнулся бродяга. — Вот это ты влип…'
Брат Колум поднял голову от исписанного наполовину листа и бросил озабоченный взгляд на сморщенный огарок свечи. Надолго ее не хватит, успеть бы закончить… Свечи стоили недешево, равно как и бумага, но если первые закупались на всю общину, то с пергаментом дела обстояли сложнее — на него приходилось зарабатывать самому. Потому как одно дело — ведение летописей (что являлось его почетной обязанностью), и совсем другое — личные записи! К конспектированию всякого рода событий, далеких от истории и служения Господу, у брата Колума имелась особая склонность. В бытность свою странствующим монахом, он частенько жертвовал вечерней молитвой, чтобы послушать в каком-нибудь кабачке красноречивого сказителя и под шумок записать новую занятную историю. После, разумеется, искупая сей маленький грех ночными бдениями… Однако на Скеллиг-Майкл барды не захаживали, а послушники да паломники, устремленные помыслами ко Всевышнему, ничего любопытного брату Колуму поведать, как правило, не могли. Посему монах в основном живописал природу, особенности поведения птичьих колоний, коих на острове был не один десяток, да изредка — когда в бедной на события жизни Скеллига происходило что-нибудь мало-мальски интересное, вел свой маленький дневник.
Как раз этим он сейчас и занимался, тревожно косясь на дрожащий свечной огонек и сжимая в измазанных чернилами пальцах перо. Для личных записей брат Колум определил себе ночное время: днем ему и без того было чем заняться, к тому же келью он делил с братом Далланом, который спал как убитый, и которому, по причине полной слепоты, свет не мешал совершенно… Наконец, летописец попросту стеснялся этой своей маленькой слабости к 'пачкотне бумаги' (как пару раз обронил прагматичный брат Лири), и предпочитал держать ведение дневника в секрете… Само собой, остальные члены общины прекрасно знали, отчего в келье брата Колума иногда по полночи горит свет, но предпочитали помалкивать, чтобы не смущать товарища. Аббат закрывал глаза на стремительный расход свечей, остальные монахи отдавали вечно нуждающемуся в бумаге брату излишек своего рыбного улова для продажи, послушники — из тех, кто давно жил на Скеллиге, старались каждый раз привезти с большой земли то чернил, то пучок заточенных гусиных перьев, а то, если удавалось выгадать пару монет, и лист- другой пергамента. Даже брат Лири, который поглядывал на любителя поскрипеть пером с некоторым ехидством, старался не слишком часто прохаживаться на этот счет: брата Колума на Скеллиге уважали за ученость и любили за добродушный, смешливый характер…
Монахи жили по двое — тесных каменных келий, похожих на пчелиные ульи, на острове было всего шесть. Да, община состояла из тринадцати человек, но один из братьев, согласно установленной очередности, раз в две недели проводил ночь в молебном доме, над святыми книгами, поэтому трудностей, связанных с этим вопросом, монахи не испытывали. А уж сейчас — и подавно, ведь из тринадцати их осталось только одиннадцать… Брат Колум опечаленно вздохнул и с удвоенным усердием застрочил по пергаменту. Он уже успел письменно отдать должное двум покойным братьям, Гэбриэлу и Мэлейну, и в данный момент с искренним состраданием и душевной болью описывал удручающее состояние другого члена общины — брата Ниалла. Как ни грустно было это осознавать, но последний в самом скором времени должен был уйти прямиком за остальными… Буквы наскакивали одна на другую, торопливо складываясь в слова.
Брат Ниалл, третьего дня вытесывая из камня надгробие для усопшего брата Мэлейна, поранил ладонь. Такое случалось часто, поэтому монах привычно промыл рану серебряной водой, перевязал чистой тряпицей и вернулся к своему занятию, которое вскоре благополучно завершил. Чувствовал он себя вполне сносно, если не считать простудного кашля, которым мучился каждую весну, так что о 'пустяковой царапине' даже не беспокоился — на ночь сменил повязку, наложив целебную мазь для скорейшего
