зверька.
Вкус чужой крови, обломанные ногти, боль в сбитых костяшках, животное урчание, идущее откуда-то из самого нутра, и ненависть, ненависть, ненависть.
Она приходит в себя, сидя верхом на поверженном противнике и выкрикивая ему прямо в лицо:
— Моя мать в тысячу раз благороднее тебя, вонючий ослиный помет!
По лицу текут злые слезы.
— Что здесь происходит, юная леди? — Голос отца холоднее стылой февральской вьюги.
— Папа… — И становится очень страшно.
Отец говорил с ней, говорил перед этой поездкой. И она обещала, клялась, что будет выше любых насмешек. Что она будет достойна своего рода и своего происхождения, что не опозорит и не унизит свое имя.
И вот она его унизила.
Девочка встает с поверженного противника. Встает медленно. Встает так, будто воздух внезапно стал вязким и липким.
Надо повернуться. Надо встретиться с отцом глазами. Надо…
Она знает, что прочтет в его глазах. Презрение.
— Папа, — повторяет она дрожащим голосом и умолкает.
Что можно сказать? Как оправдаться?
Слова падают, как камни:
— Только глупцы отвечают на насмешки ударом. Только ничтожные и ни на что не способные ненавидят. Только слабые духом не умеют обуздывать свои чувства.
— Папа, — шепчет девочка, — прости.
— Ты разочаровала меня, — говорит отец, и это как приговор. А потом добавляет то, что она слышала уже не раз за свою недолгую жизнь: — Неудивительно. Я слишком многого от тебя хочу. А ты всего лишь женщина.
Презрение — максимум, чего достоин человек вроде Хельга. Ненавидеть его — это унижать себя.
Но отказаться от ненависти не получается.
«Папа, прости».
— Мне совсем не нравится Хельг, — повторила девушка.
— Ага, ага. Ну конечно же нет. — Фридмунд согласно кивнул и еще раз подмигнул. На лице его застыла ухмылка.
— Ты мне не веришь?! — Почему-то понимающая, скабрезная ухмылка бритоголового взбесила ее сильнее любых слов. — Да я с ним на одном острове срать не сяду!
— Ну, ты и терпеливая. — Фридмунд опасливо отступил. — Или тайком на Бьёрсфордор плаваешь?
Ярость схлынула, как уходит вода в отлив. Альдис невольно расхохоталась:
— Ты просто невозможен! Невероятное трепло. Почему я не могу на тебя злиться?
Сокурсник приосанился:
— За это меня девушки и любят. Кстати, а я тебе нравлюсь?
— Угу. Особенно твоя стрижка.
Девушка швырнула последний тюк на площадку перед канаткой и облегченно выдохнула:
— Все, вроде закончили. Пойдем, что ли?
— А ты сейчас куда?
— К Сигрид. Она, наверное, в своем коттедже.
— Я провожу! — вызвался бритый. — Давно хотел посмотреть, где Уничтожительница Волос обитает.
По дороге сокурсник сначала развлекал ее смешными историями, а потом как-то незаметно разговор снова свернул в сторону более интимных вопросов.
— Наверняка ты по Дроне вздыхаешь. — Фридмунд покосился на девушку и сам вздохнул. — Кого из девчонок ни спросишь, все по нему сохнут. И что в нем такого? Подумаешь, сто раз отжаться может. Я, знаешь ли, тоже много чего могу. Но я же этим не хвастаюсь!
Альдис изумленно покачала головой. Она-то думала, что выяснение, кто кому нравится, — прерогатива исключительно женская.
Нет, ну не то чтобы она оставалась совсем безразлична к Дроне… Бхата трудно было не уважать. Бесстрашный, великодушный, уверенный в себе. Его словно окутывала аура успеха и силы. А уж что он вытворял на учебной площадке!
Когда Дрона двигался по ней с бокеном или кхандой, он был воистину прекрасен. Стремительные, легкие и точные движения, смертоносная грация профессионала. На такое можно смотреть часами…
Но «вздыхаешь» было каким-то неверным, глупым словом. Оно не вмещало в себя ни уважения, ни восхищения, ни желания учиться, чтобы стать такой же сильной. В нем было только куриное кудахтанье и фальшивые слезы в подушку.
— Не угадал. На самом деле мне нравится Вальди. Люблю мужчин постарше. — Она показала бритому язык.
Парень нисколько не смутился:
— Мне, кстати, скоро тоже сорок три будет.
— Так ты шпион-оборотень? — поддержала Альдис игру. — Как же ты обманул душеведа на экзамене? Или он тебя по знакомству пристроил?
Фридмунд воровато оглянулся и понизил голос.
— Между прочим, такие шпионы правда были! В имперской разведке чжаны готовили специальных агентов. С помощью мазей, настоек, акупунтуры и тренировок эти агенты в сорок лет выглядели как пятнадцатилетние, — поведал он трагическим шепотом.
Скорее всего, шпионы, как и черно-белые колдуны, были очередным порождением буйной фантазии сокурсника, но Альдис вдруг остро захотелось, чтобы они существовали на самом деле.
Интересно же. Вот бы почитать книгу про жизнь такого человека.
— Ты один из таких шпионов?
— Не-а. Просто мне скоро будет сорок три.
— И как скоро?
— Ну… можно сказать, что завтра. — Он хитренько улыбнулся. — Если рассматривать мою жизнь в масштабах вечности, конечно.
— Гад, — беззлобно заметила курсантка. — Гад и трепло.
— Это я-то гад? — Сокурсник оскорбленно выпрямился. — Да будет тебе известно, что я… О, слушай! Мы пришли!
Они стояли перед входом в коттедж Сигрид.
При взгляде на стены домика, белеющие в надвигающихся сумерках, девушка неожиданно почувствовала робость. Уверенность, что письмо — убедительный повод для вторжения в личную жизнь ротной, испарилась сама собой. Сигрид успела донести до каждого первокурсника, что не любит, когда курсанты ошиваются возле ее жилища. Три кухонных наряда, назначенные девчонкам, которые якобы «случайно» прогуливались возле коттеджа, вполне недвусмысленно подтверждали это.
— Ну, давай! Чего ты стоишь? — Фридмунд ткнул ее в бок и бросил тревожный взгляд вправо, где за деревьями прятался дом Вальди Хрульга. — Или передумала?
— Не дождешься! — Подначка пришлась как нельзя кстати. Альдис поднялась на крыльцо и забарабанила в дверь.
Долгие минуты изнутри дома не доносилось ни звука. Потом послышался шорох. И снова тишина.
Показалось? Или правда было?
— Никого нет дома. — Сокурсник воздел руки к небесам. — Это сама судьба говорит тебе: «Альдис,
