Отрок. Бешеный Лис (Часть 3-4)

словно от грома небесного, во взгляде его снова засквозили тоска и беспомощность.

— Царю Небесный, дай мне силы!!!

— Будут, будут тебе силы. — Почти мужским басом проворковала Алена. — Сейчас кашки с молочком поешь, таким силачом станешь! Ступай, Мишка, ступай.

— Богородица Дева! Заступница Небесная! Обрати светлый лик свой…

Захлопнувшаяся за спиной дверь обрезала полный страдания голос монаха. Роська вылупился удивленно, даже, несколько испугано.

— Минь, чего это он там плачет?

— Он не плачет, он вопиёт!

— А… Почему?

— Лечиться бывает трудно и больно. Особенно, если болезнь запущена.

— Ага! Особенно, если такая бабища лечит!

— А другая и не справится. Помоги-ка с крыльца слезть. Не навернуться бы опять.

* * *

«Да, сэр, крепенько Вам монах насовал и, позвольте Вам заметить, за дело. Как, все- таки легко на критиканство сорваться! Все вокруг в дерьме: и Ярослав Мудрый, и Харальд, и вся сотня, и тут выхожу я — в судейской мантии, истиной в последней инстанции на устах и сияющим нимбом… вокруг жопы. Всех осудил, всех заклеймил… Позорище, блин! Только такой святой, как отец Михаил, и мог меня матюгами не обложить.

И с чего я завелся-то так? Наверно, все-таки, из-за того, что монах первых ратников сотни безбашенными отморозками посчитал. Да не были же они никакими отморозками, нормальные крутые мужики, военные профессионалы. Конечно, отцу Михаилу с его: „возлюби врага“, да „подставь другую щеку“ — понять, что это — тоже совершенно нормальные люди, очень трудно. Но странно, вообще- то. Он же в воинском поселении столько лет прослужил. Среди таких же профессионалов.

А, может, не способен понять в принципе? Как там лорд Корней живописал? „Лентяй норовит трудягу дураком выставить, слабак сильного человека — зверем тупым, а трус храбреца — сумасшедшим“. Ну, трудягу отец Михаил дураком вряд ли посчитает, а вот, насчет остального… Ну да, тут я из чувства противоречия и попер буром, и даже сам не заметил, как дерьмократом голимым нарисовался. Ну надо ж так…»

— Минь, приехали. Сегодня еще куда поедем, или распрягать?

— Распрягай. Завтра поедем. У меня с утра дело будет, но ненадолго, а потом к Нинее поедем. У матери где-то подарки лежат для Нинеи и внучат, да мать еще и сама каких-то гостинцев приготовила. Вот это все возьмешь у нее, в сани уложишь, я освобожусь, и сразу поедем.

— Угу. Она что, родня вам?

— Нет, просто человек хороший, сам увидишь. Ну я пошел.

«А со Змеем Горынычем-то как интересно. Кто бы мог подумать: Змей Горыныч — реальная историческая личность! Обалдеть! Сказители, конечно, лихие ребята: мало того, что Соловья- разбойника в другое княжество переселили, так еще и волынского воеводу трансформировали в гибрид птеродактиля с огнеметом, да еще в трехствольном исполнении. Кхе, как говорит лорд Корней. Впрочем, Соловьев могло быть и два, один в черниговской земле, другой — в древлянской. Слились же в народных сказках в единую личность Владимир Святой и Владимир Мономах, под именем Владимир Красно Солнышко. Этнографа бы сюда вместо меня, вот бы кайфовал…»

Бум! Удар по голове был не столько сильным, сколько неожиданным. От неожиданности-то Мишка и упал, тут же получив пинок под ребра. Опять же несильный, даже, какой-то несерьезный.

— У, змей подколодный! — раздался над головой голос Аньки-младшей — Глаза твои бесстыжие, аспид! Что б у тебя язык твой поганый отсох!

Мишка едва успел прикрыться рукой — зубья грабель летели прямо в лицо. Прикрылся плохо — боль рванула правую щеку, хорошо, хоть, глаза уберег. Анька замахнулась еще раз, но грабли, почему-то, так и остались закинутыми за голову.

— А ну, не балуй!

Голос был молодой, совершенно незнакомый. Анька в ярости обернулась, и тут Мишка с маху врезал ей костылем сзади под колени. Девка выпустила грабли, плюхнулась задом на истоптанный снег и разрыдалась в голос.

Мишка поднял глаза. Перед ним, с граблями в руке, стоял незнакомый парень лет шестнадцати и протягивал руку.

— Давай, поднимайся. Эк она тебе харю-то раскровянила, хорошо не в глаз. Много воли вы своим бабам даете.

— А-а! Молодая, глупая. Меня Михайлой зовут, а тебя?

— Перваком.

Анька вдруг заверещала совсем уже резаной свиньей и попыталась пнуть брата по раненой ноге. Тут уж Мишка стесняться не стал, и врезал костылем от души. Хотел по спине, благо толстый кожух гарантировал от переломов, а попал по затылку, хорошо, хоть, вскользь. Анька лязгнула зубами и, похоже, прикусила язык, потому, что сразу заткнулась и схватилась руками за рот.

— А это сестра моя, Анна — светским тоном продолжи Мишка разговор. — Мы же воинское поселение, у нас и бабы на руку спорые. Эта еще ничего — девка дурная пока, а вот есть у нас тетка Алена, так та одним ударом самого здорового мужика с ног сшибает. Вот если бы я ей попался…

Мишка балабонил, а сам чувствовал, что катастрофически не попадает в тон. Парень смотрел как-то уж очень серьезно, по взрослому, и Мишка начинал чувствовать себя пацаном-пустобрехом. Надо было как-то выруливать.

— Ладно, не обращай внимания, детство это все. Я пошутил, она обиделась. Спасибо тебе, выручил…

— Не спасет меня твой Бог, — мрачно отозвался Первак — я славянским Богам требы кладу.

— Что ж…

Мишка снял шапку, поклонился насколько получилось на костылях.

— Благодарствую, Первак, прости, не знаю по батюшке, пусть Велес пошлет плодородие твоей ниве и скоту.

— Нету у меня больше нивы, я ваш раб, и батюшки нет. Я сын Листвяны — вашей ключницы.

— Вот оно что…

«Господи, стыдно-то как. У парня такое несчастье, а мальчишка-барчук тут языком треплет. Еще и Аньку дурой обозвал, а сам-то».

— Слушай, у нас тут воинская школа есть. Давай — туда. По возрасту ты годишься, Выучишься, оружие в руки получишь, и никакого рабства. Добычу из похода привезешь, мать и братьев выкупишь.

— Нет. — Первак отрицательно покачал головой. — Я старший мужчина в доме, не могу семью оставить. Может, братья… Так вы, ведь, креститься заставите.

— Крестить, все равно, всех будут, дед ни за кого виру платить не станет…

Анька, вдруг опять взвыла дурным голосом. По подбородку у нее текла кровь, видимо, действительно прикусила язык или щеку. На шум постепенно начали собираться любопытные. Новая родня близко подходить опасалась, но головы торчали из-за всех углов и из дверей. Появился и Лавр, Первак сразу же повернулся к нему и отрапортовал:

— Лавр Корнеич, в кузне все сделано, как ты велел.

— Хорошо. — Лавр одобрительно кивнул. — Погоди пока, что тут случилось-то? Михайла, что с Анной?

— Пустое, дядя Лавр, поцапались немножко.

— Ничего себе, немножко: у обоих рожи в кровище, вы что тут устроили?

— Да я же говорю: пустяки, а кровь это…

— Так! Кхе… Всем стоять! В чем дело?

Откуда вышел дед, Мишка даже не заметил, но атмосфера на подворье начала ощутимо сгущаться. Почувствовал это, видимо, не один Мишка — любопытные головы начали исчезать одна за другой.

— Я что сказал? Всем стоять! Хоть одна сука смоется, найду и ноги поотрываю!