рубящий удар справа сверху в основание шеи.
То, что последовало за этим, вначале больше всего походило на резкую отмашку снизу. Но воин одновременно сильно пригнулся, при этом уклоняясь влево, навстречу удару, и чуть ли не присаживаясь на левую пятку. Удар Осмога просвистел над правым ухом и правым плечом противника. А отмашка, казалось бы, безнадежно запоздавшая, прошла прямо за оголовьем рукояти. В запястье экзаменатора.
Какое-то мгновение Осмог обалдело смотрел на обрубок правой руки, из которого щедро выплескивала кровь, заливая алтарь. Потом воин, выпрямляясь и уже в ударе разворачивая клинок параллельно земле, возвратным движением раскроил экзаменатору череп по линии волос, почти снеся верхнюю часть головы. Черепная крышка взвилась вверх, разметывая с краев красные, серые и белые капли, откинулась назад и бессильно повисла на затылочном лоскуте скальпа.
Воин подумал и могучим ударом вскрыл Осмога сверху донизу, от кадыка до паха. Панцырь и кольчуга облегченно распахнулись, как расстегнутая рубаха. Снизу выпала синеватая лента какой-то кишки и стыдливо повисла, как незавязанные шнурки подштанников.
— М-м…ых!.. — сказал Осмог. Он все еще стоял. И еще подпрыгивал на плитах алтаря его звенящий меч, так быстро все это произошло. И отрубленная кисть только-только разжималась, отваливаясь от рукояти.
Но на самом деле экзаменатор Ордена был уже мертв.
Воин придержал его тело левой рукой за плечо.
— Жертва принята, — сказал он с неприятной уверенностью. — Я возьму себе это.
Он небрежно обтер свой клинок об штаны Осмога, но не стал вкладывать его в ножны, а зацепил дужкой гарды за кольцо на правой стороне пояса. Потом запустил правую руку в потроха экзаменатора, сдвинув брови, пошарил там на самом дне разруба, нащупал и оторвал яйца. И только потом разжал левую руку.
Тяжелое тело могучего противника глухо стукнуло о камень. Воин повернулся к генералу.
— На стол, — приказал он, не дожидаясь команды от главы Капитула, и снова подошел к столу. Положил яйца Осмога на блюдо, перед лицом Мовериска, и снова сел на свой стул, придерживая меч левой рукой, чтоб не слетел с кольца.
— Так хорошо, — сказал он, любуясь своим кулинарным дополнением. Передайте кинжал, генерал, будьте добры. И еще соль. Спасибо. Да, Веслед, если вас не затруднит — какую-нибудь тряпку. Я бы хотел вытереть руку и клинок.
— Помыть руки ты не хочешь? — спросил рыцарь так спокойно, как будто его товарищ не участвовал только что в смертельном бою, а собирал черешню в саду.
— И помыть хочу, но не уверен, удастся ли это здесь сделать. Удастся, Веслед? Или нет?
— Наверное, удастся, — одними губами сказал Веслед, не в силах оторваться от картины на блюде. — Сейчас… прикажу подать воды…
Полог шатра отдернулся, и внутрь заглянул Коборник. Быстро окинул взглядом алтарь, потом повернулся и встретился глазами с воином, но ничего не сказал, только чуть шевельнул ресницами. И вышел, задернув за собой полог.
В шатре была напряженная тишина, прерываемая только тревожным сопением орденских рыцарей. Рыцари с трудом тащили по плитам алтаря тушу Осмога, не в силах приподнять ее над камнем.
Снаружи раздался взволнованный голос глашатая:
— Рыцарь Осмог Терез пал в бою с капитаном Ренером Тайссом! Да примет милосердный Эртайс…
Конца фразы расслышать было невозможно — так взревела толпа. От криков и даже визга все ненадолго оглохли, только рыцарь внимательно наблюдал, как воин ополаскивает руки водой из принесенного кувшина, как вытирает их чистой тряпицей и затем той же тряпицей стирает кровь Осмога со своего клинка.
Затем воин сосредоточенно встал, взял долю жреца в Осмоге, кубок вина и серебряную солонку, и без колебаний направился к священному огню. Отогнал оттуда перепуганных рыцарей-служителей, предварительно отобрав у одного маленький вертел, и занялся священнодействием сам.
Рыцарь, именующий себя Делим, повернулся к генералу.
— Наверное, это немножко не то, чего вы хотели, генерал. Но очень похоже. Как это вы… а, вспомнил. Достойная доля в достойной жертве. Зачем вы испортили Осмога, генерал? Он ведь мог стать великим воином, одним из лучших воинов этого мира, а вовсе не палачом для мальчишек, пусть даже и очень глупых, а точнее — очень наивных. А вы отвели ему столь недостойную роль… право, мне его жалко. Возможно, Осмог заслуживал менее почетной, но более славной доли.
Генерал поискал голос и обрел его, хоть и не без напряжения.
— Менее почетной? Вы полагаете то, что произошло, незаслуженным почетом? Скорее, несчастным случаем, Делим!
— Ну, все-таки — стать жертвой Эртайса! — с нарочито подчеркнутой значительностью сказал рыцарь и улыбнулся. — И к тому же — обрести место на священном кладбище, передать детям право на смерть вне очереди… разве не это вы сулите всем претендентам, как великое благо? Только боюсь я, что сам Осмог не стремился к этому вашему «благу». И не старался достичь вершин благочестия изо всех своих сил. Скорей наоборот, он изо всех сил изыскивал возможность увильнуть от предложенной святой благодати. Вот и получается, что почет — незаслуженный.
— Он умер во славу Господа, — крепнущим голосом сказал генерал. — Это великое благо. Эртайс щедро воздает благом за благо.
— А почему это вы считаете, что благо для вас есть благом для всех? Разве есть на свете незыблемое, непреложное, непреходящее добро? И разве именно вы его счастливый обладатель? И уж в особенности: отчего это вы взяли на себя смелость решать, что является благом в глазах Господа? И как следует воздавать за тот или иной поступок?
— Я не понимаю, чего вы от меня хотите, Делим! — возмущенно сказал генерал. — Занялись бы лучше собой, вам сейчас сражаться!
— Я всего-то хочу понять, — с нажимом сказал рыцарь, — зачем вы превратили хорошего бойца сначала в приличного мясника, а затем — в средненький труп.
— Да причем тут я, боже… Осмог уже три года был экзаменатором, когда я стал генералом!
— Интересно, — неприязненно сказал рыцарь, — почему-то, когда надо отдать приказание, вы легко вспоминаете, что генерал — средоточие власти и воплощение всего Ордена, равно как и наследник славы прошлого. А вот когда надо отвечать за что-нибудь скверное, вы сразу проводите резкое различие: вот это — традиции веков, это — орденский устав, а вот это — всего лишь я, чего вы, дескать, от меня хотите? По-моему, это нехорошо и очень несправедливо. А несправедливости я, знаете ли, не люблю. И даже не терплю.
— А что такое справедливость? — криво усмехнулся генерал.
— Справедливость — то, что я считаю правильным, — ровно сказал рыцарь. — Не мешайте думать.
Тут вернулся воин, неся стальной прутик с нанизанными яйцами. Яйца прожарились и подрумянились, от них шел аппетитный парок.
— Угощайтесь, — строго, но приветливо сказал он генералу и стряхнул одно на его тарелку. — Не хочу быть перед вами в долгу. Рекомендую попробовать с сыром. Тебе, Сон, я не предлагаю. Я так понимаю, что ты все равно не станешь есть.
— Правильно понимаешь, — рассеянно откликнулся рыцарь.
Воин надкусил свою порцию и пожевал. Выражение лица у него было
