С ракетой не шутят. Ее сбивают на лету.
Пресс у майора был – что твоя доска. Железный был человек. Другому хватило бы такого удара, чтобы две недели кишки свои нянчить. Антонов же самостоятельно заполз на диван, скрючился там и затих. Уставился на Демида красными глазами.
– Хреново? – поинтересовался Дема.
– Ты что делаешь, паскуда? – Первые слова, выдавленные майором, не отличались свежестью интонации, но уже внушали надежду на выздоровление. – Ты что, сучонок, творишь? Ты табельное оружие... Ты знаешь, что за это полагается?..
– А ты, майор, мать твою, чем думаешь? Задницей, как всегда? – Дема едва сдерживался, чтобы не вскочить и не продолжить экзекуцию. – Да ты Бога должен благодарить, что я «макар» твой разоружил! Сдурел? Я, конечно, не ангел, но пулю в лоб еще не заслужил. И статью за меня ты бы получил с полной выкладкой. Здесь тебе не Афган – пацанов отстреливать.
– Ты Афган не трожь. – Майор выплюнул сгусток крови на пол и вытер рот рукавом. – Сам-то ты, шкура такая, дома отсиживался, когда сынки под пули ложились. Я ведь знаю, как тебя призывали. Бронь тебе выписали, супермену-убийце, по всем правилам. Кротов хлопотал. Сам Крот, ядрить его в душу. Для себя берег.
– Я не супермен. И не убийца, типун тебе на язык. И с Кротом я работать не стал, и даже не потому, что воров не любил и не люблю. Просто я сам по себе, понимаешь? По мне, что в Афгане людей убивать, что по заказу Крота, все един грех. Грех!
– Ты Афган с ворьем не равняй. – Антонов глянул не то что добрее, да не так уже зверино. – Может, кто там и в штабе отсиживался, а у нас, на передовой, в жарище раскаленной, индивидуалисты-гуманисты долго не выживали. Если бы теперь, в бардаке нашем российском, те законы ввести, порядку бы намного больше было.
– Порядок, говоришь? – Демид горько усмехнулся. – Это тот порядок, когда без «плана» визжать от страха хотелось? Когда мальчишки твои раненые по три дня на жаре валялись, потому что пробиться к ним не могли? И когда привозили их к тебе в палатку, то ты смотрел на их гангрену, на их черные распухшие ноги и ночью плакал и материл в бога душу мать всех, кто отправил их подыхать за огрызки бессмысленной идеи? Ты не был гуманистом, когда писал рапорт с просьбой послать тебя, сосунка-лейтенанта медслужбы, прикрытого со всех сторон папашей-генералом, в самое пекло? Ты думал о порядке, когда отпиливал руку сержанту Григоряну, при свечке, с дозой трофейного опиума вместо наркоза? Ампутировал тупым скальпелем и ножовкой, протертой спиртом, потому что знал – нельзя не ампутировать, иначе помрет твой друг Рафик Григорян, бабник и гитарист. О таком порядке ты говоришь?
Антонов покачал головой.
– Вот, значит, как? – сказал он. – Мысли мои читаешь, значит, как с листа? Выходит, что ты на самом деле телепат? Не врет твое досье? Слушай, как это бывает – мысли чужие слышать?
– Черт его знает как. Это от меня не зависит. Иногда прошибает вот так, как сейчас. Ты вспомнил Афган – и я вместе с тобой вспомнил. Твой Афган. Не нравится мне это – мысли читать, да что поделаешь? Таким уж уродом я на свет родился.
Антонов, охнув от боли, приподнялся и боком, как краб, держась за бок, поплелся по комнате. При виде изувеченного «дипломата» крякнул – уже скорее горестно, чем злобно. Не было, наверное, уже сил злиться на Демида.
– Что ж ты делаешь-то, идиот? Хочешь, чтоб меня с работы выперли? Кейс весь раздрочил. Знаешь, сколько он стоит? Я его, между прочим, по описи получил. – Майор со второй попытки опустился на колени перед ворохом бумаг и начал бессмысленно запихивать их обратно в «дипломат»
– По описи и сдашь. Объяснительную напишешь: как надрался до поросячьего визга, завалился к главному подозреваемому, кейс свой проворонил, оружие применил. Я готов нести ответственность. Протокольчик подпишу. Напишу: мадерки, мол, захотелось. Не мог удержаться на почве хронического алкоголизма. Годик скостят за чистосердечное раскаяние. Мне. И тебе – парочку.
– Налей... – Антонов протянул руку к бутылке. Дема метнулся к столу и перехватил бутылку, спрятал ее за спину.
– Да ты что! Мало выпил сегодня? Сдохнешь!
– Налей, прошу! – Майор устало опустился на диван. – Ты ж ни хрена не знаешь, что случилось!
Демид собрался возразить, но глянул в глаза майора и понял. Молча плеснул в стаканы, сел рядом.
– Ну, за что пьем-то? За знакомство или рог salud [За здоровье (исп.).]? Хотя какое уж там здоровье?
Майор Антонов выпил свою порцию молча. Вытер губы ладонью. Приподнялся, разлил остатки мадеры. Показал глазами: пей, мол.
Выпили.
– А сейчас, – сказал Антонов, – я тебе сильно настроение испорчу. И я тут ни при чем. И Контора наша чертова тоже совершенно ни при чем. И вообще, если бы я знал, КТО тут при чем, я бы к тебе не пришел. Сам бы во всем разобрался, а потом бы Нобелевскую отхватил. Только мне это не по зубам, чувствую.
Майор взял со стола видеокассету, небрежно отброшенную Демой, подошел к видеомагнитофону, пихнул кассету в дыру.
– Включай, – сказал он. – Заводи кино, остряк. Комедия. Такую ты еще не видел. И пакетик приготовь. Как в самолете, если поблевать потянет.
Сердце Демида неприятно зашебуршилось. Он не знал, решительно не знал, что такое он мог там увидеть – связанное с ним, с Демидом, и могущее заставить надраться до свинского состояния такого непрошибаемого быка, как Антонов. Может быть, что-то забытое?
– Я не хочу, – сказал он. – Это может нарушить равновесие.
– Жми, жми на кнопочку! – Майор прикуривал, и пальцы его тряслись. – Равновесие, бля! Нету больше никакого равновесия. Амба! Рухнуло все к чертовой матери! Не прячь башку в песок, парень! Знаешь, как у нас, медиков, говорят? Если ты не схватишь рак, то рак схватит тебя. Хватай, парнишка! Твоя неделя.
Дема щелкнул пультом. Майор смотрел молча. Он уже не боялся ответственности за разглашение служебной тайны. Что-то там случилось такое, заставившее встать его выше ответственности.
Или разделить ответственность с Демидом.
На экране появилась лаборатория. Та самая лаборатория, в которой вчера Демид так красиво и профессионально орудовал скальпелем, разрезая непонятного мутанта с непонятными зубами. Названного почему-то Королем Крыс.
Камера, которая снимала эту пленку, смотрела прямо на останки Короля Крыс. На холодильник с прозрачной дверью, на полках которого стояли сосуды и подносы с органами Короля Крыс, дожидающимися дальнейшего исследования. И стекло это было очень чистым, и было видно все как на ладони – почки, кишки, глазные яблоки и вся прочая мертвая дрянь, оставшаяся от дряни живой.
Минут пять ничего не происходило. Майор молча курил. Демид молча смотрел. Он не задавал вопросов, хотя ему хотелось вскочить и заорать ЗАЧЕМ ТЫ СКОТИНА ПРИНЕС В МОЙ ДОМ ЭТО?!! Он молчал и смотрел. Он уже догадывался.
Первым ожило сердце Короля Крыс. Оно слегка встрепенулось, как бы в недоумении, но потом вспомнило о своем предназначении: сжалось – расслабилось – снова сжалось и вот уже начало биться ровными толчками, выплевывая из трубки аорты струйки формалина.
Почки присоединились позже. Поползли по дну стеклянной посудины, как тупые моллюски, не находя выхода. Кишечник вздрогнул от холода и поднял внимательную
