Демида. Плохо еще знал его.
– За слова свои отвечаешь? – спросил Демид.
– Отвечаю. – Помятый ухмыльнулся, плюнул под ноги. – Стукач ты.
– Тогда отвечай!
Демид ударил зека в морду, прямо во вдавленную переносицу. Тот взмахнул руками – ждал, конечно, драки, да разве от такого удара уйдешь? Хотя не рассчитал Демид немножко – слабовато врезал. Поосторожничал. По такому чайнику железному, как у Помятого, кувалдой только бить, а не кулаком. Остекленели глаза, у урки, кровь из носа хлынула, но только не свалился он на пол, а, наоборот, кулачищами начал долбить, как отбойный молоток. Привычный был к дракам. Демид вошел в клинч, придержал немного резвого бойца, нырнул ему под руку по-боксерски. И пропустил боковой удар в ухо. Такой удар, что череп захрустел. Ничего, выдержал, чайник у Демида тоже крепкий. Саданул, не глядя, Помятого локтем в ребра. Некогда смотреть было – третий, незнакомый, несся уже как таран. Килов на сто тридцать мужик – борец сумо в тюремном весе. Не любил Демид драться ногами, а тут и подумать не успел – прыгнул вбок, как кузнечик, и в полете, во вращении, въехал толстому в висок. Придал ускорение. Он всегда уходил от ударов – школа у него была такая. Сначала сбоку окажись или сзади, чтобы противник тебя из поля зрения выпустил. Пусть крутится, ищет, главное сделано – свои две секунды ты выиграл. Те две секунды, которые противник твой, по стене размазанный, потом вспоминать будет как два часа.
Приземлился с кувырком. Ничего, работает еще тело. Оглянулся. Вот они, двое в углу. Помятый уже по стеночке мирно сползает, видать, последний удар все-таки грамотным оказался. Толстый, в правильном направлении досланный ногой Демида, приземлился в парашном уголке, едва загородку не снес свиной своей тушей. Дышал Демид тяжело, башка уже раскалывалась – удар все- таки неслабый словил. Цветочки. Все это только цветочки. Вертухаи сейчас набегут. Они тебя накормят.
Тишина. Странно. Никто и не думал бежать, наводить в камере порядок. Двое в ауте. Седой на шконке затаился, рот открыт, глаза сейчас через очки прыгнут. Не видел, что ли, никогда бойцов? Только своих уродов-зеков, которые привыкли ордой наваливаться, как гиены. Тьфу на вас!
Демид подошел к умывальнику, отпихнул ногой привалившегося к трубе Помятого и сполоснул физиономию. Потом вразвалку пошел к Седому.
– Объясняй, – сказал он.
– Сукадла ты мусорская, – процедил сквозь зубы Седой, снял очки и кинул их на подушку. – Чё тут базар вести – говорить с тобой и то в падлу. Ты хоть и зверь, а я тебя все равно опущу. Сам. Когда ты с голодухи ослабнешь, сам прибежишь, блеять будешь, как ягненок, только б сухарь кинули. Знаю я вас, отморозков. Ты уже чушка, Динамит. Я так сказал.
Плохие были слова. Вовсе не был уверен Демид, что удастся ему вылезти на волю. Скорее уверен он был даже в обратном. А если пойдет он дальше, в СИЗО, в тюрьму, «почта» побежит впереди него. И когда придет он в камеру, все про него будет уже известно. И может быть, не будет доказано, что стукач он. А вот то, что слова стерпел такие, не простится. Нельзя прощать слова такие. Это уже путь вниз.
– Встань, – сказал Демид. – Встань, если ты человек! Неудобно мне тебя на нарах бить. Предлагаю тебе два варианта. Первый: ты берешь свои слова обратно и отвязываешься от меня. Крота я не закладывал, это все лажа. Вариант второй: я долблю тебя в месиво. Может, мне за это срок и добавят, но никто уж на зоне претензий не предъявит, если узнает, что я честно тебя искалечил.
– Козел ты, Динамит! – Губы Седого скривились в усмешке. – На зоне тебе не жить. Гонору много.
– Слова обратно берешь свои?!
– Не-а! – Седой мотнул головой.
Демид бросился к нему. Седой проворно, как обезьяна, прыгнул на соседнюю шконку, едва не сбросив на пол спящего четвертого. Демид метнулся за Седым – тот уже вскочил на ноги, подобрался, ощетинился, сверкнул напряженно зубами, сверкнул чем-то остро-опасным в руке. Лезвие. Вот что было в руке Седого. Оружие, опасное для всех. В том числе и для того, кто держит лезвие в руке. Надо быть хорошим мастером, чтобы распороть живот противнику и не распороть себе при этом пальцы. Седой вполне был похож на мастера.
– Знаешь, как меня зовут? – Седой оскалился. – Парикмахер. Да, вот так меня зовут. Когда тебя спросят на том свете, кто тебя побрил, скажи – Парикмахер. Меня там хорошо знают, на том свете. Там много моих клиентов.
Он медленно приближался. Демид медленно отступал назад. И вдруг споткнулся обо что-то сзади. Кто-то сзади схватил его в тиски, прижал руки к туловищу так, что ребра затрещали и вдох застрял в груди.
– Держи его, Слон, – сказал Парикмахер. – Упустишь – уши отрежу, идиот! Вдвоем с одним фраером справиться не могли!
Черт! Черт возьми! Забыл Демид про толстого. Слона-то я и не приметил. Ну ладно. Ноги еще свободны.
Были свободны. Удар сзади по ногам – и Демид как подкошенный рухнул на колени. Грамотный был удар. По точкам. Демид дернулся, попытался вскочить, но ноги не слушались. Да и Слон висел на спине слоновьим туловищем. Не пошевельнуться.
– Сейчас закукарекаешь. – Парикмахер приблизился совсем опасно. – Но сперва я тебе свою метку сделаю. Не могу я без этого.
Он полоснул бритвой наотмашь. Демид только зубы сжал – стерпеть жгучую боль, не закричать. Лезвие рассекло кожу на груди – глубокая ровная полоска, сразу заполнившаяся алой кровью.
Еще два взмаха – и еще три кровавых полосы-отметины, сливающиеся в кривую букву «П». Парикмахер поднес лезвие к самым глазам и близоруко уставился на него. Потом кинул бритву в угол, не глядя, и слизал каплю крови с пальца.
– Порезался-таки из-за этого сучонка, – сказал он. – Бритвы сейчас не те делают. Импортные сплошь, острые слишком. Рука еле терпит. Вот в советское время «Нева» была – это самое то! Одним краем по железке проведешь – и носи хоть за щекой.
И безо всякого предупреждения въехал коленом Демиду в лицо. Голова Демида дернулась, вмялась в мягкий живот Слона. Рот заполнился соленой кровью.
– П-парикмахер... – Во рту оказалось что-то острое. Демид сплюнул красную слюну – осколок зуба. – Ответишь, Парикмахер.
– Рано еще вякать! – Седой расставил ноги, полез пальцами в ширинку. – Щас ты у меня королевой станешь!
Демид зажмурился, сосредоточился. Сейчас он разнесет в клочья эту сволоту. Чего бы это ни стоило. Он убьет их, если придется. Лучше так. Лучше так.
– Эй, ты! Парикмахер! А ну-ка, погодь!
Голос, раздавшийся из угла, был таким скрипучим и пронзительным, что Демид невольно открыл глаза. Четвертый обитатель камеры – тот самый, что, казалось, никогда не проснется, вскочил со своей лежанки и направлялся к Демиду. Демид, уж на что битый-перебитый в последние дни, привыкший ко всему, обомлел, увидев его.
Роста человек этот был среднего, но больше ничего среднего в нем не было. Физиономией он обладал такой, что хоть без грима в фильм ужасов вставляй. Верхняя губа – длинная и узкая, хоботом находила на нижнюю, почти не существующую. Подбородок скошен на обезьяний манер, но украшен кокетливой рэйверской бородкой. Нос когда-то был орлиным, крючковатым, но после бесчисленных переломов потерял определенную форму и расплющенным бананом стек куда-то на сторону. Брови – кустистые, свисающие чуть не до ресниц. Воспаленные желто-зеленые глазки с сумасшедшим любопытством таращились из красных глазниц. Лоб – покатый и плоский. Гребень жестких черных волос
