высказать свое мнение Брута.
– Невежество – тот же грех, – заявил Ворбис.
– Урн, VII, стих 4, – машинально определил Брута.
Ворбис улыбнулся и похлопал Бруту по плечу.
– Ты просто ходячая книга, Брута. Семикнигус прямоходякус.
Брута уставился на свои сандалии.
«Он прав, – подумал он. – Я совсем забыл о том, какой день сегодня. По крайней мере, не хотел вспоминать об этом».
А потом он услышал эхо собственных мыслей: «Это самые обычные фрукты, мясо и хлеб, не более. Не более того. Постные дни, скоромные дни, дни всевозможных пророков, сытные дни… кому это надо? Богу, у которого сейчас одна проблема – как бы дотянуться до еды?
Может, он перестанет хлопать меня по плечу?»
Ворбис отвернулся.
– Я должен напомнить об этом другим? – спросил Брута.
– Нет. Уверен, нашим посвященным в сан братьям напоминание не потребуется. Что же касается легионеров… думаю, вдали от дома некоторое отклонение от норм вполне допустимо.
Брута вернулся в свою комнатушку.
Ом по-прежнему сидел на столе, поедая глазами дыню.
– Я чуть было не совершил страшный грех, – сообщил ему Брута. – Чуть было не съел фрукты в день, когда их есть запрещено.
– Ужас, просто ужас, – пробормотал Ом. – Отрежь-ка мне дыни…
– Но ведь сегодня нельзя!
– Можно, можно… Режь.
– Но именно фрукт некогда породил все те пагубные страсти, которые с тех пор терзают наш мир, – возразил Брута.
– Фрукт способен породить только излишнее скопление газов в кишечнике, – ответил Ом. – Режь дыню, говорю.
– Ты меня искушаешь!
– Не искушаю, а даю разрешение. Специальное освобождение от обета! Да разрежешь ты наконец эту проклятую дыню или нет?!
– Только епископ или выше может даровать освобо… – начал было Брута, но вовремя остановился.
Ом свирепо смотрел на него.
– Ага. Вот именно, – кивнул он. – А теперь разрежь, пожалуйста, дыню. – Его тон немного смягчился. – Если тебе так хочется, я могу назвать эту дыню буханкой хлеба. Так уж случилось, что я – единственный бог в пределах прямой досягаемости. Поэтому могу называть все, как захочу. Это хлеб. Правильно? А теперь режь эту проклятую дыню!
– Буханку, – поправил его Брута.
– Ее самую. И очисти мою дольку от семечек.
Брута с опаской разрезал дыню.
– А теперь ешь быстрее, – велел Ом.
– Чтобы Ворбис нас не увидел?
– Чтобы как можно скорее отправиться на поиски какого-нибудь философа, – откликнулся Ом. Его рот был набит дыней, но Брута отлично слышал все его слова. – Знаешь, в пустыне иногда встречаются дикие дыни. Но не такие большие как эта. Маленькие такие, зеленые. Кожура дубовая, настоящая кора. Ни за что не прокусишь, поэтому долгие годы я вынужден был есть мертвые листья, выплюнутые всякими дикими козами, а рядом росли дыни… У дынь должна быть тонкая кожура. Запомни это.
– На поиски философа? – переспросил Брута.
– Правильно. Ты должен найти человека, который умеет думать. И кто поможет мне перестать быть черепахой.
– Но… Я могу понадобиться Ворбису.
– Ты просто отправился на прогулку. Нет проблем. И поторопись. В Эфебе есть и другие боги. Я не хочу с ними встречаться. Во всяком случае, в таком виде.
Брута испытывал легкую панику.
– Как же я найду философа?
– В этом-то городе? Брось наугад камень, тот, в кого ты попадешь, и будет философом.
Лабиринт Эфеба был очень древним и хранил в себе сто одно чудо, которое только можно сотворить при помощи скрытых пружин, острых как бритва ножей и падающих плит. Ни один проводник не знал лабиринт от начала и до конца, проводников было аж шестеро, и каждый отвечал за свою одну шестую часть лабиринта. Раз в год устраивались состязания – после внесения в конструкцию ловушек очередных изменений. Состязание состояло в определении наиболее опасной секции лабиринта. Специальные судьи определяли победителя, которого ждал небольшой приз.
Без проводника самому удачливому человеку удалось пройти по лабиринту девятнадцать шагов. Примерно. Его голова прокатилась еще семь шагов, но это, наверное, не считается.
В каждой точке перехода была установлена небольшая камера. Ловушек здесь не было, зато наличествовал маленький бронзовый колокольчик. Эти камеры представляли собой своего рода залы ожидания, где посетителей передавали другому проводнику. Над наиболее замысловатыми ловушками были предусмотрены смотровые окна – проводники не меньше других любят посмеяться.
Впрочем, Брута и не заметил никаких ловушек. Погруженный в собственные мысли, он прошлепал по тоннелям и коридорам, распахнул ворота и вышел наконец на свежий вечерний воздух.
Вечер был насыщен цветочными запахами. В сумерках порхали ночные бабочки.
– Но как выглядят эти философы? – спросил Брута. – То есть когда не принимают ванну.
– Они очень много думают, – пояснил Ом. – Ищи кого-нибудь с напряженным лицом.
– А может, у человека просто запор, – возразил Брута.
– Ну, здесь все в какой-то мере философы, так что на тебя не обидятся…
Их окружал город Эфеб. Лаяли собаки. Где-то мяукала кошка. Над городом царила смесь разнообразных приятных звуков, показывающих, что здесь живут самые обычные люди.
Вдруг чуть дальше по улице с треском распахнулась дверь, и раздался звук разбиваемой о чью-то голову большой амфоры для вина.
Тощий старик в тоге поднялся с булыжников, на которые только что приземлился, и с яростью уставился на дверь.
– Я тебе говорю, а ты слушай: ограниченный интеллект не может путем сравнения получить абсолютную истину, потому что, будучи по природе своей неделимой, истина исключает понятия «более» или «менее», – таким образом, ничто, кроме истины, не способно быть точным мерилом этой самой истины. Вот гады…
– Сам гад, – отозвался кто-то изнутри здания.
Старик, не обращая на Бруту ни малейшего внимания, с трудом выковырял из мостовой булыжник и задумчиво взвесил его в руке.
