— Профтите, мифтер Липовиг, — бросил он через плечо, — это мовет продолватьфя чафами…
Он дважды хлопнул Хьюберта по лицу и вытащил из кармана банку.
— Мифтер Хьюберт? Фколько пальтфев я покавываю?
Хьюберт медленно сосредоточился.
— Тринадцать? — дрожащим голосом произнес он.
Игорь расслабился и сунул банку обратно в карман.
— Как рав вовремя. Прекрафно, фэр!
— Мне так жаль… — начал было Хьюберт.
— Не волнуйся об этом. Я сам примерно так же себя чувствую, — успокоил его Мойст.
— Так… Это золото… У вас есть какое-нибудь предположение, кто его взял?
— Нет, но это, должно быть, было сделано кем-то из сотрудников, — ответил Мойст. — А теперь, я подозреваю, Стража собирается повесить это на меня.
— А это будет означать, что вы больше не будете во главе? — спросил Хьюберт.
— Сомневаюсь, что мне позволят управлять банком из Танти.
— О боги, — произнес Хьюберт, поглядев на Игоря. — Эм… А что случится, если оно вернется на место?
Игорь громко закашлялся.
— Думаю, такое маловероятно, а ты нет? — отозвался Мойст.
— Да, но Игорь сказал мне, что, когда в прошлом году сгорела Почта, боги сами даровали вам деньги, чтобы отстроить ее!
— Харрумпф, — сказал Игорь.
— Я сомневаюсь, что такое случается дважды, — ответил Мойст. — И я не думаю, что существует бог банковского дела.
— Какой-нибудь может взяться за это ради рекламы, — в отчаянии продолжил Хьюберт. — Это может стоить молитвы.
— Харрумпф! — повторил Игорь, на этот раз громче.
Мойст переводил взгляд с одного на другого. Ладно, подумал он, что-то происходит, и мне не собираются говорить, что именно.
Молить богов о большой куче золота? Когда такое срабатывало? Ну, в прошлом году сработало, это правда, но только потому, что я уже знал, где закопана куча золота. Боги помогали тем, кто сам себе помогал, а, клянусь, я-то уж разве себе не помогал.
— Думаешь, действительно стоит? — спросил Мойст.
Перед ним появилась маленькая дымящаяся кружка.
— Ваф Фплот, — сказал Игорь. Фраза „Теперь, пожалуйста, выпейте его и уходите“ последовала всеми способами, кроме словесного.
— А
— Я не могу сказать. Отношение Игорей к молитвам таково, что это просто надежда с ритмом.
Мойст наклонился поближе и прошептал:
— Игорь, говорю как один убервальдский парень другому, твоя шепелявость только что исчезла.
Игорь насупился еще больше.
— Профтите, фэр, у меня много вабот на уме, — сказал он, стрельнув глазами, чтобы указать на взволнованного Хьюберта.
— Виноват, беспокою вас, ребята, — сказал Мойст, одним глотком осушив кружку. — Теперь в любую минуту дхдлкп; квив вдбф; жвжвф;лллжвммк; вбвлм бнксгкгбнме…
Ах да, Сплот, подумал Мойст. В нем были травы и исключительно природные ингредиенты. Но белладонна — это трава, а мышьяк был природным. В нем нет алкоголя, поговаривали люди, потому что алкоголь не мог там выжить. Но чашечка горячего Сплота поднимала людей с кровати и гнала к работе, когда на улице лежало шесть футов снега и колодец был заморожен. Сплот дарил ясную голову и быстрое мышление. Жаль только, что человеческий язык не справлялся.
Мойст раз-другой моргнул и произнес:
— Агхбо…
Он сказал „до свидания“, даже если это и прозвучало как „днырсвбвдния“, и направился обратно наверх вдоль подземелья, свет Хлюпера толкал его тень впереди него. Тролли подозрительно следили, как он забирался по ступеням, пытаясь заставить ноги не улетать от него. Его мозг жужжал, но ему было нечего делать. Было не за что уцепиться, не из чего искать решения. Через час или около того выйдет пригородный выпуск „Таймс“ и, очень скоро после этого, также поступит и он. Будет наплыв на банк с требованиями о немедленных выплатах, что в лучшем случае ужасающе, и другие банки ему не помогут, не так ли, потому что он не приятель. Позор, Бесславие и мистер Непоседа смотрели ему в лицо, но только один из них его облизывал.
Значит, ему удалось добраться до кабинета. Сплот определенно отвлекал сознание от всех ваших маленьких проблем путем скатывания их в одну большую под названием „удержать всего себя на одной планете“. Мойст принял маленький ритуальный слюнявый поцелуй песика, встал с колен, и смог продержаться на ногах до самого стула.
Ладно… Присесть, это он мог. Но разум пустился вскачь.
Скоро здесь будут люди. Было слишком много вопросов без ответа. Что делать, что делать? Молиться? Мойста не слишком привлекали молитвы, не потому, что он думал, что богов не существует, а потому, что он боялся, что они могут существовать. Ну хорошо, Анойе он принес много пользы, и он на днях заметил ее новый сверкающий храм, передний фасад которого уже был завешан дарственными яйцерезками, ручками метелок, ковшиками, намасливателями пастернака и множеством других ненужных приспособлений, пожертвованными благодарными верующими, которые столкнулись с перспективой жизни с застрявшими ящиками. Анойя справлялась, потому что она специализировалась. Она даже не притворялась, что предлагает рай, вечные истины или какое-либо спасение. Она просто обеспечивала гладкое выскальзывание и доступ к вилкам. И практически никто не верил в нее, пока он не выбрал ее наугад как одну из тех богов, кого можно благодарить за чудесный внезапный доход. Вспомнит ли она?
Если бы у него золотой застрял в ящике, то может быть. Превратить мусор в золото — наверняка вряд ли. Но все равно, к богам обращаешься, когда все, что тебе осталось — это молиться.
Он прошел в маленькую кухню и снял с крючка половник. Потом он снова вернулся в кабинет и всунул половник в ящик стола, где тот застрял, что было основной функцией всех половников на свете. Возгремите ящиками вашими, вот, что нужно. Ее, видимо, привлекает шум.
— О Анойя, — сказал он, дергая за ручку ящика. — Это я, Мойст фон Липовиг, кающийся грешник. Я не знаю, помнишь ли ты меня? Все мы, каждый из нас — простая утварь, застрявшая в ящике собственного изготовления, и я — хуже всех. Если ты сможешь в своем плотном расписании найти время отцепить меня в час нужды, ты не найдешь во мне недостатка благодарности, воистину так, когда мы поставим статуи богов на крышу нового Почтового Отделения. Мне никогда не нравились вазы на старом. Кстати, статуи, еще и покрытые золотым листом. Заранее благодарю. Аминь.
Он в последний раз дернул ящик. Поварешка выскочила, прозвенела в воздухе, как выпрыгивающий лосось, и разбила вазу в углу.
Мойст решил принять это как добрый знак. В присутствии Анойи предполагалось почуять запах сигаретного дыма, но, поскольку в этой комнате больше десяти минут