проход с легкостью. Хоть десяток замков на засовы повесь. А потом решил – не стоит. И с размаху врезал правой ногой в самую середку двери.
Глава IV
Ард’э’Клуэн, Фан-Белл, переулок Кошкодера, златолист, день двадцать первый, сумерки.
Осенний закат не чета летнему. Если в теплое время года темнеет быстро, то в слякотную погоду, кажется, и сумерки размазаны по уходящему дню, раскисшие от противного мелкого дождика, как кожаная сбруя, не пропитанная жиром.
Белый день в конце златолиста переходит в ночь медленно, постепенно, опасаясь спугнуть. Хорошо – глаза успевают привыкнуть к темноте. Ведь Фан-Белл, да и Трегетройм тоже, не Соль-Эльрин. Это в столице Приозерной империи на ночь зажигают масляные светильники, выстроенные в ряд по главным улицам, по краю больших площадей, у фасадов самых важных зданий, вроде Священного Синклита, Библиотеки, Амфитеатра, Адмиралтейства. Горят фонари в стольном граде озерников до рассвета. Нарочно для того приставленные люди осматривают их, проверяют, подливают масла, чистят. И люди не боятся по улицам гулять даже после заката. Понятное дело, все сказанное относится к центральной части города. Есть в Соль-Эльрине и кварталы ремесленников, и трущобы, населенные вольноотпущенниками-бессребрениками, и вовсе необузданная припортовая часть, куда даже наряды городской стражи без особой надобности не суются. Так что гордые заверения жителей Империи – мы-де цивилизованный народ, а вы там у себя на Севере все до одного варвары – встречают всякий раз возражения ушлых купцов-северян: главная улица – еще не весь город, а столица – еще не вся Империя. Целуйте, мол, свои светильники куда попадете, а захотят на нож ростовщика поставить, подловят на темной улочке.
Вот только в северных королевствах и той малости нет. Никто никогда улиц не освещал. Ни в Трегетройме, ни в Фан-Белле, не говоря уже о столице Повесья – Весеграде.
Да и то сказать, как их осветишь?
Дома в северных городах теснятся внутри городской крепостной стены. У трейгов она каменная, высотой двенадцать локтей – предмет постоянной гордости правящей династии. У арданов вместо стены – вал, покрытый сверху обожженной глиной, а по самому гребню – частокол. Каждое бревно – обхват, сверху обтесано на остряк, и высоты тоже немалой – около десятка локтей. Из-за тесноты никакого порядка в застройке не соблюдается. Каждый лепит себе жилище как попало. Потому улицы и переулки получаются узкими и кривыми – в народе говорят: словно бычок струйку пустил. Так что ни фонарщиков, ни фонарей не напасешься.
Так это внутри города! Не говоря уже о слободах ремесленных – Кузнечной, Портовой, Кожевенной и других.
Вообще-то в Фан-Белле имелись всего три улицы, настолько широкие, чтоб по ним две колесницы в ряд могли проехать. Или конница с пехотой, в колонну построившись, прошагать. Они ведут от городских ворот к королевскому замку, что примостился на холме, выпученном посреди города, словно чирей. Чуть южнее замка, а значит, ближе к Ауд Мору, расположена городская площадь, на которой во все дни, кроме определенных королем Экхардом для проведения показательных казней и правежа, идет бойкая торговля привозимыми из окрестных сел харчами, а также всякой полезной в хозяйстве мелочовкой. Неподалеку от рыночной площади стояли конюшни и казармы конных егерей – гвардии Ард’э’Клуэна; оружейные склады; тюрьма.
За порядком на этих улицах – Портовой, тянущейся от Южных или Портовых ворот; Конюшенной, проходящей мимо приземистого здания, где стояли кони бело-зеленых гвардейцев; Вонючке, названной так по имени узкого, загаженного сверх всякой меры ручья, сборника нечистот из доброй половины Фан-Белла, вдоль которого она вытянулась, – еще следила городская стража. Ходили не меньше чем по десятку, под началом опытных командиров из бойцов, прошедших и войны с трейгами в Железных горах, и последнюю кампанию. Освещали путь факелами. Если и находился среди воров и разбойников полный придурок, чтоб на глаза патрулю попасть, его никто не жалел. А впрочем, за небольшую мзду могли стражники и мимо убийства прошагать, дружно отвернув усы в противоположную сторону.
Прочие улицы даже улицами называть язык не поворачивался. Так, переулки. Узкие – на некоторых даже пешеход мог лишь бочком пробираться, темные даже днем – вторые этажи тянущихся вверх из-за отсутствия места домов зачастую смыкались над головами горожан, извилистые – кто как хотел, тот так и строил. И названия у них, исторически сложившиеся, не радовали ухо особым благозвучием. Улица Выбитого Клыка, проулок Гнилая Жижа, тупик Корд-под-Ребро или переулок Кошкодера.
Отчего последнюю улицу, проходящую кружным путем по задам оружейных складов, изгибающуюся три раза вправо и четыре раза влево, назвали так чудно и заковыристо, не помнил уже ни один из ее жителей. Да и вряд ли кто-нибудь из них горел желанием поделиться своими воспоминаниями об истории градоустройства столицы Ард’э’Клуэна с двумя пробирающимися мимо величественных груд мусора прохожими. Обитатели угрюмых домов с закопченными и залитыми потеками помоев стенами прикрыли окна ставнями, а двери – заперли на крепкие засовы и сидели, не высовывая носов наружу. Как сказал один бродячий певец: «И кому какое дело, кто там бродит под дождем?»
А вышагивающие на манер цапель (попробуй, походи по-другому, когда сапоги увязают в липкой грязи и неизвестно, от дождевой воды земля раскисла или ватага возвращавшихся из ближайшей пивной скорняков помочилась под угол) прохожие меньше всего интересовались названием улицы, на которую завело их провидение.
Один из них отличался почти детским росточком. Едва до плеча второму дотягивался макушкой. Но даже и у него под скрывавшим очертания фигуры темно-коричневым дорожным плащом угадывалась рукоять меча. Легкого, одноручного, таким часто пользуются в паре со щитом. У его спутника меч был подлиннее и постоянно показывал обшитые бронзовыми бляхами ножны из-под края плаща. Меч полутораручный. Рукоять его рассчитана на ширину одной ладони и три пальца второй руки. Оружие, требующее более серьезных навыков обращения.
Человек с полутораручником шагал размеренно и широко, с кошачьей грацией перепрыгивая кучи мусора и вонючие лужи. Тот, что пониже, не поспевал за ним, частил на шагу, а потому оступался и уже промочил правый сапог. Влага противно чавкала, ступня стыла, а неудачник бормотал под нос витиеватые ругательства.
Его спутник остановился, сбросил капюшон с головы, открыв молодое лицо, обрамленное темной бородкой, поправил удерживающую волосы вышитую повязку.
– Ты, Вейтар, молодой еще так загибать. Знать бы, что ты…
– Ну, и что б ты сделал? – задорным голосом воскликнул Вейтар, нисколько не заботясь о лишних ушах. – Кто еще в твоей ватаге Фан-Белл знает?
– На худой конец, один пошел бы, – отозвался высокий. Тут на нос ему упала тяжелая капля, и он встревоженно глянул вверх – если с неба, это одно, а вот если из окна… Повезло. Это оказалась дождинка. – Похоже, тучи расходятся.
– Твои слова да Пастырю Оленей в уши.
– Хорошо бы.
Вейтар тоже отбросил на плечи капюшон. Его русые волосы слиплись от влаги, растворенной в воздухе. Лицо совсем мальчишеское – ни бороды, ни усов.
– Нет, Кейлин, ну чего мы кружляем по городу? Чего ждем, чего ищем? Не ответит тебе Экхард!
– Злой ты на него, Вейтар, – Кейлин смахнул ладонью с каштановой бороды капли влаги. – Вот сколько тебя знаю, зло таишь на короля Ард’э’Клуэнского. А ведь я его давно знаю. Тугодум, понятное дело, да и недалекий. Это верно. Но не предатель…
– Урод он!
– Да ну? А я слышал —девки на Хардвара, тьфу ты, на Экхарда так и виснут.
– Знаю я, что это за девки!
