сенокосу да вызреванию ржи. Правда, Годимир немножко переживал, чтоб кольчуга не заржавела. Кожаная сума, в которой он ее вез, оказалась худой и пропускала воду. Ярош прятал на груди, под нательной рубахой, тетиву длинного лука.
Рыцарь повстречал разбойника через день по выезду из Ошмян, всего в версте за околицей села Подворье — деревенька на самом деле махонькая, кормящаяся с двух ветряков и выпаса. Румяный улыбчивый корчмарь объяснил Годимиру, как проехать на Гнилушки, заметив, что наезженный тракт там обрывается. Южнее Гнилушек селились только самые отчаянные головы, которые занимались охотой и бортничеством.
Следует заметить, что путешествовал словинец в одиночку.
Да и кто мог составить ему компанию?
Пан Тишило?
Но полещук попрощался, не успели они выехать из Ошмян. Радостно потирая руки, пан Конская Голова сказал, что будет ждать Стойгнева, который задерживался. Старым врагам — кстати, из-за чего разгорелся сыр-бор, переросший в стойкую неприязнь между двумя уважаемыми рыцарями, пан Тишило так и не сказал — предстояло наконец-то встретиться и разрешить все накопившиеся противоречия.
Королевич Иржи с товарищами?
Годимир не был уверен, что обрадовался бы таким попутчикам. Да и выехали горячие головы из замка Доброжира почти на сутки раньше. Очень, видно, хотели первыми добраться до дракона…
Словинец задержался, подбирая себе доспех с паном Божидаром, который не доверил столь ответственное дело слугам. Потерял, конечно, время, зато теперь вез во вьюке вороненый хауберк, рассчитывая надеть его уже после Гнилушек, а к седлу приторочил шлем наподобие шишака, но с переносьем и кольчужной бармицей, защищающей не только шею, но и нижнюю часть лица. Не хуже, чем тот шлем, что отнял у него Желеслав. К подаренному паном Тишило мечу добавили корд и легкую секиру — и дров на привале наколоть сгодится, и врага зарубить.
Ехал Годимир особо не торопясь, но быстро. Коня не мучил непосильной скачкой, но заснуть на ходу тоже не давал. Коль ты рыцарский конь, давай рыси, старайся оправдать доверие.
Стоящего на обочине Яроша он сперва не узнал.
Чего греха таить, разбойник оказался мастером менять обличья. То нищий оборванец, к которому и прикоснуться-то противно, то иконоборец, а теперь вот — кметь кметем. Кептарь из лохматой овчиной шкуры, на голове — куколь, крашенный березовой корой в бледно-желтый цвет. С первого взгляда рыцарь принял Яроша за пастуха. Даже кибить расснаряженного лука на плече показалась ярлыгой[45]. Селянин на обочине сам по себе внимания благородного пана не привлечет, а потому Годимир нацелился проехать мимо.
— И куда ж это пан рыцарь собрался? — раздался вдруг знакомый голос.
Годимир вздрогнул и даже сжал кулак, чтобы проучить дерзкого, но, увидев щербатый оскал, который Ярош почему-то считал улыбкой, вздохнул с облегчением.
— А ты, никак, вновь на большую дорогу вышел? — усмехнулся он в ответ.
— Не-а, пан рыцарь. Я с этим делом пока повременю. Надоело.
— Да неужто?
— Точно. Решил я на юг прогуляться. Сперва до Гнилушек, а там видно будет…
Не дожидаясь одобрения или неодобрения со стороны рыцаря, Ярош свистнул, и из кустов выбежал короткошеий, пузатый конек саврасой масти. Подседланный и в уздечке.
Ярош поймал ногой стремя, крякнул и запрыгнул в седло:
— Поехали, что ли?
Годимир почесал кончик носа:
— А что ж ты Сыдора не ищешь больше?
Ярош пристроил лук поперек седла, оскалился:
— А нету его в Ошмянах! Удрал, сука!
— Вот как? — удивился словинец, трогая коня шенкелями. — Неужто испугался?
— Да кто ж его знает? Если испугался, то не меня. Я так думаю.
— Почему?
— А откуда ему знать, что я его ищу? Нет, неправильно я сказал… То, что я его искать буду, он наверняка знает. С тех пор, как ты, пан рыцарь, ему рассказал, что мою цепь перерубил. Он не знает, что я знаю, что он в Ошмянах… Тьфу ты! Во закрутил! — Ярош покачал головой.
— Ну, я-то понял. — Годимир усмехнулся, расправил перекрутившийся повод. — А как Сыдор сумел догадаться и удрать из Ошмян?
— Да я и не думаю, что он о чем-то догадался. Просто уладил те дела, ради которых заявился… Ты не слышал часом, пан рыцарь, никому горло не перерезали дня три назад?
— Перерезать не перерезали, вот кости чуть не переломали! — Помимо воли рыцарь коснулся правого бока. Ребра после удара Горюна еще болели. Не так сильно, чтобы заподозрить перелом, но все же чувствительно. Удовольствия мало. В особенности, когда трясет на рыси.
— Тебе, что ли? — догадался разбойник.
— Ну да! — Годимир вкратце пересказал свои приключения после ухода Яроша. Само собой, ни слова он не сказал заречанину о появлении навьи и ее участии в схватке. Не нужно ему знать, как странствующему рыцарю нежить помогает с врагами расправиться. Хотя, с другой стороны, теперь события выглядели так, словно рыцарь в одиночку и без оружия одолел троих прожженных бойцов. Очень уж на неприкрытое хвастовство смахивает.
Скорее всего, именно об этом и подумал Бирюк. Дураком-то он не был. Но если и заподозрил спутника во лжи, виду не подал. Оглядел рыцаря прищурившись. Присвистнул так, что саврасый запрядал ушами.
— Говоришь, промеж ног Авдею приложил?
— Ну…
— Это радует. Если с душой врезать, еще дня три в седло не сядет. Успеешь подальше отъехать.
— Ты думаешь, что…
— Да чего там думать! Я Авдея знаю, как облупленного. Теперь он не успокоится, пока твою голову не увидит насаженной на копье или своими руками горло не перережет.
— Радуешь ты меня, — подергал себя за ус Годимир.
— А ты, пан рыцарь, я гляжу, не сильно пугаешься.
— Так испугом не спасешься. Чему быть, того не миновать. Пускай найдет меня, а там поглядим, кто кого.
— Зря ты так, пан рыцарь. Желеслав абы кого мечником не поставит.
— И что с того? — Словинец начал злиться. Бессмысленный разговор. Хотя, если подумать, в дороге лучше такой, чем никакого. Все ж веселее.
— Да ничего! — Бирюк захохотал, запрокидывая голову. Даже кони шарахнулись. — Не балуй! — Разбойник передернул повод саврасого. — Ты мне нравишься, пан рыцарь. Если что, будем вдвоем отбиваться.
— Да?
— А то? Ты один. И я один. Надо нам друг дружку держаться.
— Ты что-то путаешь, — постарался как можно высокомернее сказать Годимир. — Рыцарю с разбойником по пути не бывает.
— Так какой же я разбойник? — неожиданно грустно проговорил Ярош. —
