ночь Яцева дня в путь пуститься рискнул бы разве что безумец. Вся нечисть выбирается из схоронов. Даже те, кто никогда никого не трогал и в остальные дни года старается держаться подальше от человека и его жилья, нынче ночью могут стать опасными. Лесовики и водяные, кикиморы и волколаки, ведьмы и колдуны, отбившиеся от сородичей навсегда и предающиеся в пустынных местах нечестивому ремеслу.
Леший «шалит» в лесу как никогда — может завести в чащобу и напугать там до смерти, а то и столкнуть с крутого яра. Водяницы вкупе с водяным так и норовят подстеречь одинокого путника… Да что там одинокого? Случалось, и целые обозы купеческие пропадали! Подстеречь, затащить в воду и утопить, сделать своим тайным полюбовником. Безобидная по причине полной слепоты змея-медянка на время Яцева дня и Водограевой ночи получает зрение и — где только силы берутся? — бросается на человека. Летит как стрела, может и насквозь пробить. Попадаются в лесу волки с бараньей головой и вепри с тремя хвостами. В зачарованную ночь звери обретают речь, деревья говорят между собою шелестом листьев и звонят в пучине озер утонувшие колокола. Правда, в последнее Годимир не верил. Так и не обязательно во все верить. Один купец из Басурмани тоже, говорят, не верил, что зимой с неба замерзшая вода может падать и на земле лежать, не таять. Поехал в Мариенберг как привык — в халате и феске. В первую же седмицу отморозил легкие и помер в страшном жару.
Как истинно верующий в Господа человек, Годимир не очень верил и в обереги, часть которых селяне собирали для защиты от нечисти во время Водограевой ночи, а другую часть в эту же ночь готовили на будущее. Например, в Бытковском воеводстве для защиты от нечистой силы кладут на подоконник крапиву, а в Заречье — молодые побеги липы. С той же целью у входа в избы и хлева ставят вырванные с корнем осинки. Болтают, мол, от волколаков осина защищает. И от вомперов. Как бы не так! От тех и других лучше доброй стали ничего не защищает. Но если людям угодно придумывать себе забавы для успокоения души, зачем же мешать? Вот и сегодня ночью обязательно найдутся чудаки, что отправятся рвать желтоголов и медвежьи ушки, богатенку и чернобыльник. Собранные травы засушат и развесят по хате — над окнами и дверью, по всем углам. Если кто заболеет, кинут пучок в очаг, чтоб наполнить ароматным дымом. Сожгут былинку-другую во время грозы, чтоб молния в дом не ударила. Кое- кто пытался приколдовывать помаленьку — присушить там жениха или, напротив, от соперницы отсушить.
— Фу-у-ух! — шумно выдохнул Олешек. — Настроил… — Он поднял голову и словно впервые увидел словинца. — Привет, пан рыцарь! Спасибо тебе!
— Да не за что, — буркнул Годимир. — Я думал, ты и не заметил меня.
— Почему не заметил? Очень даже заметил. Заметил, что цистру расстроил мне. Играл?
— Нет, — не покривив душой, ответил Годимир. Он почему-то так ни разу и не притронулся к струнам. То ли некогда было, то ли сработал некий внутренний запрет.
— Не может быть! — воскликнул шпильман.
— Ты меня во лжи уличить хочешь? — нахмурился рыцарь.
— Нет, что ты! — Олешек даже руками замахал. — Прости! Ляпнул, не подумав. Просто она такая расстроенная была…
Годимир хотел возмутиться, плюнуть под ноги, послать глупого шпильмана подальше, но… не смог. Слишком уж искренними были его глаза.
— Я если обещал что-то в целости и сохранности доставить, то выполняю, — твердо промолвил словинец.
— Да я уже понял. Понял. Извини, — заискивающе проговорил шпильман. — Когда начнешь учиться? Хочешь, прямо сейчас?
Рыцарь вздохнул:
— Я бы и рад. Только сейчас не до того. Переночуем у Дорофея и дальше в путь.
— Ты что-то новое про дракона узнал? — заинтересовался мариенбержец.
— Узнал? Не то слово, — тряхнул чубом Годимир. И вдруг догадался — Олешек ведь не знает ничегошеньки. Ни о королевне, ни о драконе, ни об Авдее с Горюном и безымянным бельмастом. Рыцарь присел рядом с товарищем и начал рассказ…
Когда он в третий раз повторял по просьбе Олешека, какую именно рожу скорчил королевич Иржи, отчитанный при прочих рыцарях паном Божидаром, вернулся Ярош с Дорофеем.
Бортник Годимиру сразу не понравился. Какой-то плюгавый, узкоплечий, борода пегими клочьями, нос обгорел на солнце и облазит, поблескивая в прорехах молодой розовой кожицей. Но самым неприятным на его лице были толстые мокрые губы, шевелящиеся под усами, словно жирная гусеница.
Ярош волок, нежно прижимая к боку, оплетенный кувшин, а Дорофей умудрился держать сразу здоровенный пучок зеленого лука, каравай ржаного хлеба с поджаристой корочкой, толстый ломоть сала, дразнящего багровой прорезью, и горшочек, закопченный снизу.
— Чем богаты, понимаешь, тем и рады… — Бортник шмыгнул носом, выгрузил припасы прямо на землю. — Туточки перекусим, а то у меня в хате мухи дохнут от вони.
— Это точно, — подтвердил Олешек. — Особенно, как чоботы снимет, портянки развесит, так хоть топор вешай. Вторую ночь на соломе сплю.
— Верно, — кивнул Ярош. — Сколько его знаю, портянки еще ни разу не стирал.
— Зато меня комары не жрут, понимаешь. На лету дохнут. — Дорофей извлек из-за пазухи четыре грубо слепленные глиняные чашки, заглянул в каждую, из одной выудил мусор немытым пальцем. — Не побрезгуй, пан рыцарь…
Годимир хмыкнул. Уж чем-чем, а грязью его не удивишь. Как говаривали в Чечевичах, в имении его батюшки, грязь не сало — высохла и отстала. Опять же в странствиях даже самому чистоплотному рыцарю удается вымыться по-настоящему едва ли раз в месяц. Купания в прудах и речках не в счет — они только освежают, а грязь не смывают.
Ярош зубами выдернул капустную кочерыжку, воткнутую в горло кувшина. Сладковато и едко запахло брагой.
— Это свекольная, — пояснил разбойник. — Вонючая — спасу нет, зато с утра голова не болит. Кроме Дорофея никто так делать не умеет, елкина моталка. — Он ловко разлил брагу по чаркам. — Скажешь слово, а, пан рыцарь?
Годимир пожал плечами:
— Не умею я. Я все больше с мечом управляюсь. У нас вон — музыкант есть. Для него слова привычней.
— Только скромничать не надо, пан рыцарь, а? — усмехнулся Олешек. — Я- то скажу, но ты тоже с рифмами не в ссоре.
— Ладно, говори, не томи душу, — отмахнулся словинец.
— Давайте выпьем за Яцев день и ночь Водограя. Чтоб чудеса нам попадались на пути чаще, чем чудовища. Чтоб все мечты наши исполнились. Чтоб Годимир нашел и королевну, и дракона. Чтоб Ярош такую хэвру сколотил, с какой не стыдно и за горы пограбить сходить. А Дорофей чтоб приучился портянки стирать.
— А ты? — спросил Годимир. — У тебя какое заветное желание?
— Да что я? — Шпильман даже скривился. — Какие у меня могут быть желания? Станешь королем — приглашай петь в замке. Вот и все мои желания.
Брага опалила глотку, выдавив слезы из глаз вернее жалостливой канцоны. Стараясь забить резкий вкус и умопомрачительный аромат, Годимир сунул в рот стрелку лука. Дорофей занюхивал хлебным мякишем.
— Ох, и ядреная… — застонал Ярош и потянулся разлить еще по одной. — Закусывайте, не стесняйтесь.
Олешек не церемонился и набил рот салом и хлебом так, словно после
