– Можем не успеть, – нахмурился Дагоберт.
– Если кони падут от усталости, тоже можем не успеть, – констатировал Сергей. – А если попросить твоего, как бы так сказать, настоящего отца как-то отвлечь на время Брунгильду?
– Но как? Она, увы, отлично понимает, что ей куда проще будет справиться с драконом, пусть даже и раненым, имея собственного дракона. И сейчас, если у нее не выйдет изловить его, на время оставит эту затею. Но только на время.
– Кстати, а шо это вообще за пагубная страсть у гарпий охотиться на драконов? Шо-то о таком я прежде не слыхал.
– Если старший Дагоберт, паче чаяния, станет отступником, мой настоящий отец должен будет уничтожить его. Таков закон. Но если он будет мертв, некому будет восстановить порядок, данный миру людей и драконов в предвечные времена.
– Ох, маманя дорогая! Шо-то у меня от предвечных времен голова кругом идет.
– Потому что ты не знаешь, о чем говоришь, – вновь посуровел Дагоберт.
– Очень может быть, но зато я знаю, как заставить Брунгильду не вмешиваться в ваши, так скажем, семейные обряды. Надеюсь, ты мне, да что там, мне, в первую очередь – себе, поможешь.
Глава 24
Любое дело можно делать тремя способами: правильно, неправильно и по-армейски.
Добраться в этот вечер до Реймса Бастиану так и не удалось. Впрочем, как и всему каравану, еще утром державшему туда путь. После того, как вдруг, ни с того, ни с сего, мессир Пипин Геристальский развернулся и без свиты, лишь с парой телохранителей, умчался в Форантайн, бароны замедлили движение, дабы возвращающемуся повелителю было легче их догнать. Когда же один из стражников возка Гизеллы, удивленный столь долгим упорным молчанием, украдкой заглянул внутрь и обнаружил, что тот пуст, караван и вовсе остановился.
Самые слабые чувства, отраженные на лицах баронов и всей их свиты были – недоумение и досада. Они живо представили себе, на какой смех подняли бы их, притащись они в Реймс без предводителя и с пустым возком. То-то бы архиепископ Реймсский удивился этакому нелепому столпотворению под его окнами.
Уязвленные в лучших чувствах суровые вояки стали лагерем близ дороги, шумно выясняя, направиться ли обратно к замку, чтобы примерно наказать обидчика, разойтись ли по домам, несолоно хлебавши, или же учинить какую иную каверзу, чтоб впредь никому повадно не было.
В момент, когда споры, подогреваемые выпитым молодым вином, достигли апогея, на дороге показались всадники в багровых плащах.
– Ба, да это ж люди Пипина! – раздался чей-то мощный голос.
– Вот их-то нам и нужно! – вторил ему другой.
– Пусть ответят! – лупя себя кулаком по нагруднику, кричал третий.
Возмущенная толпа, размахивая мечами и топорами, бросилась к всадникам замковой стражи, и те порадовались в душе, что отвечать в столь щекотливом деле придется не им. Да что там порадовались – возблагодарили Отца Небесного! Плохая идея – сообщать беснующейся толпе, что ее законный вождь бесцеремонно похищен из собственного замка ничтожной кучкой невесть как освободившихся пленников. А оставшийся в крепости гарнизон только-то и смог, что послать гонцов с оповещением о сем прискорбном факте.
Лицо Бастиана тоже побледнело, но в надвигающихся сумерках этого было уже не разглядеть. С силой выдохнув через стиснутые зубы, он поднялся в стременах, воздел руку над людским морем и заговорил уверенно и властно, как человек, имеющий непререкаемое право отдавать приказы.
– Стойте! Верните мечи в ножны, мужи боя, опустите секиры и копья свои! Говорю вам ныне – кровь невинных падет на вас, ядом аспидовым прожжет сердца и испепелит души! Внемлите мне, христианские воины, ибо слово мое – слово истины!
Шум и гвалт невольно пошел на убыль – толпа настороженно внимала хорошо поставленному голосу питомца теологического факультета Сорбонны. Всем этим людям, выросшим в боях, пирах и охотах, так редко напоминали, что они христианские воины, что сейчас, видно, разговор предстоял необычайно важный.
Вдохновенный оратор достал из сумы пергамент, величественно продемонстрировал собравшимся печать с орлом Юпитера и принялся читать. Он с чувством произносил каждое слово, то повышая голос, насколько позволял объем легких, почти до трубного, то понижая до драматического шепота, он играл паузами и сопровождал фразы выразительными жестами… Наступившая тишина прерывалась лишь цвирканьем аполитичных цикад, не понимающих исторической важности момента.
Бастиан закончил свое выступление, но толпа молчала, переваривая услышанное, а равным образом и увиденное. В головах буйных вояк не укладывалась, не усаживалась, не умещалась полученная информация.
Вместо того чтобы вернуться и продолжить с ними путь в Реймс, Пипин зачем-то мчался с Гизеллой и юным Дагобертом в монастырь Святого Эржена, дабы там объявить о помолвке?! При этом сестра его, Брунгильда, известная во франкских землях предводительница вооруженных отрядов, яростная в бою и славящаяся до крайности мерзким нравом, вдруг объявлялась коварным врагом, злоумышлявшим против короны, затевавшим кровавые убийства кесаря Дагоберта с его семьей и самого Пипина!..
Все это казалось баронам, их воинам, свободным франкам, а возможно, даже их собакам, вестью, лишенной какой бы то ни было логики! Конечно, ни о какой логике, этой продажной девке рабовладельчества, бароны никогда и слыхом не слыхивали, однако нутром чуяли, – где-то что-то тут не так!
Как обычно бывает в подобных случаях, все необъяснимое, казалось им, таит угрожающий смысл, о котором и гадать не стоит. И сам выйдешь целее, и ближним спокойнее.
Но все же невнятное бурление и возбужденные разговоры в караване, ставшем лагерем на лугу близ дороги, продолжались до самого рассвета. Когда же наступило утро и солнце озарило лес и затуманенные ночным бдением головы, люди оружия подкрепились, чем бог послал, и начали седлать коней, приводить в порядок мозги и готовиться к походу. Правда, все еще не ясно было, куда и зачем, но не стоять же на лугу до второго пришествия?!
Тем временем по старому римскому тракту к Реймсу потянулись крестьянские возы, и купцы, сбившись в охраняемые караваны, направились вдаль по своим торговым делам.
И уже очень скоро до лагеря докатилось известие, что намедни, ближе к вечеру, могущественный Пипин Геристальский с небольшой свитой приехал в монастырь Святого Эржена, и там, в храме, было совершено некое таинственное действо, после коего обитель получила богатейшие дары, а сам отец- настоятель был пожалован епископом. С каждой минутой слухи росли, крепли и обрастали новыми и новыми цветистыми деталями. Среди баронов все увереннее слышались голоса о том, что уж точно Пипину виднее и, несомненно, хитрость удумана им неспроста, и что им тоже следует ехать и присягать молодому Дагоберту. Вот только беда – непонятно, куда, собственно, ехать и где искать нового повелителя франков!
Пока длились споры, пока собирались в путь-дорогу обескураженные бароны, до импровизированного лагеря докатился новый слух: отряд госпожи Брунгильды движется к Реймсу, и по всему видать, что она крайне не в духе.
Пипин Геристальский не сводил глаз с юного Дагоберта, будто увидел его впервые. Смотрел и досадовал на свою неосмотрительность. В прежние дни он видел в нем лишь мальчишку, неоперившегося юнца – мелкую помеху на пути к трону и отменный рычаг влияния на неприступную аквитанскую красавицу
