девки), но, поди ж ты, все действительно получилось! Эхо удара застигло рыбину сквозь тонкий лед и слой воды — и оказалось достаточным, чтобы ее оглушить. Она всплыла брюхом вверх, беспомощная и неподвижная, и мальчишка не дал ей времени опамятоваться. Трясущимися руками вырубил маленькую лунку и успел подхватить щуку за жабры. Есть почин!
И пошло дело. За первой рыбиной в берестяной кузов скоро полетела вторая, потом третья, пятая… Вместительный кузов постепенно делался тяжелее, а тонкий лед, начавший к тому же подтаивать на солнышке, все жалобнее постанывал под лыжами…
Удачливый рыболов ничего не замечал. За не го встревожился Дымка.
Он вскочил, пробежался по берегу, потом снова коротко взлаял, предупреждая хозяина… Твердолюб только отмахнулся — не мешай, дескать.
Не пугай щук!
Но потом все же подумал, а не пора ли и в самом деле заканчивать промысел? Добыча-то какова — целых одиннадцать рыбин, матерых, с тугими толстыми спинами. Пора, наверное, и честь знать. Даже если бы и лед был покрепче, все одно не дело лишнего брать…
«Еще одну словлю, как задумывал, — решил на конец Твердолюб. — Чтобы ровно дюжина была, красное число. И — сразу домой!»
Пес хозяйского решения не одобрил. Снова встал, принялся обнюхивать родные следы, потом выискал лед попрочней и очень осторожно двинулся на середину… И конечно, почти сразу провалился. Выскочил обратно на берег, вытряхнул воду из пушистой шубы. Заскулил жалобно, почти по-щенячьи.
Все зря!
Последнюю рыбину так и не удалось вытащить. Удар обуха слился со всхлипом рассевшегося под лыжами льда, с негромким вскриком мальчишки и визгом верного пса, бросившегося на выручку. Тяжелый кобель немедленно провалился опять, но не стал возвращаться на берег. Ломая лед, он начал пробиваться к хозяину.
— Назад, Дымка! А ну, живо назад!
Пес послушался не сразу, но все же послушал ся. В основном потому, что немедленная гибель хозяину не грозила. Если бы грозила, тут его никакой приказ бы не остановил.
А Твердолюб, провалившись, больше осерчал, чем испугался. Ну надо же, так славно все шло, и все-таки нарвался на незадачу! Первым делом он освободился от кузова, затем отвязал под водой лыжи. Положил их на лед, устроил сверху кузов. Осторожно повернулся боком и стал медленно выволакиваться из полыньи.
И опять с головой ушел под воду. Лед отказывался держать уже совсем. Лопался широкими пластинами и тут же распадался на мелкие льдинки.
Твердолюб не оробел и тут. Отфыркиваясь, высвободился из набрякшей меховой куртки. Бережливо поднял ее на лед, выпихнул подальше от полыньи, к отцовскому топору, лыжам и кузову. Вновь погрузился, стащил сапоги и кожаные штаны, тоже выкинул на лед. Вот теперь должно получиться!
Голое гибкое тело ужом выскользнуло из воды…
Если бы лед вновь затрещал, дело могло стать нешуточным. Пришлось бы и дальше откалывать пласт за пластом, ища, пока не попадется место покрепче. Такого места могло не случиться до берега, а берег был неблизко. «Вот так и находят порой дурня-рыболова — плавучим бревном вмерзшего…»
По счастью, лед его пожалел — выдюжил. Па рень окончательно выбрался из воды, животом лег на лыжи. И, как был нагишом, медленно-медленно пополз на них, точно на санках, прочь от черного, жадно раскрытого, исходящего паром рта полыньи…
Лед держал.
«Спасибо, батюшка Водяной… Коли вправду помиловал…»
Не ошущая холода, Твердолюб подполз к раскиданным пожиткам, связал их веревкой, взял в зубы конец. И тогда уже направился к берегу. Только саженей через десять, когда лед перестал зловеще потрескивать, он позволил себе вздохнуть с облегчением. Встал на лыжи как полагалось — и пошел, волоча на веревке поклажу. Тут до него добрался холод, но Твердолюб знал, что прежде берега не замерзнет. А там — разведет костерок, согреется и обсушится. И никто и не сведает про его срам, доколе сам не расскажет.
«А что, и расскажу. Потом как-нибудь. Через годик-другой…»
Он совсем не смотрел вперед, только под ноги, где, в общем-то, всякий миг могла разверзнуться новая полынья. И вскинул голову в шапке обледеневших волос, только когда ветер обласкал его запахом дыма.
И ухнуло Твердолюбово сердце в самые пятки, а потом еще ниже, сквозь лед, в глубокие темные ямы, к рыбам и ракам!
На берегу его ждал жарко полыхавший костер. У огня с невозмутимым видом сидел Дымка. А подле — девчонка-ровесница из соседней деревни, Росомашка.
И понял Твердолюб, что настал ему самый последний конец. Страшно даже подумать, чего понарассказывает зловредная девчонка подружкам. В каких ярких красках распишет, как он, голый, волок по льду свои штаны, промокшие в полынье. Вот смеху-то будет! На семь окрестных деревень! А каким прозванием его небось теперь наградят!.. Таким, что былой «Твердолоб» великой честью покажется…
— Тверд, Тверд! — встретила его Росомашка. — Давай скорее к огню! А я одежу распялю!
Он даже не вдруг понял, о чем она толковала. Все ждал насмешек, от которых — хоть назад в прорубь, да с головой.
Пунцовый от стыда и лютой досады, он подошел к костру, отвернулся, начал выдирать лед из волос. Девчонка сбросила теплый кожух, оставшись в одной суконной свите:
— Бери, надевай! Твои порты пока еще высохнут!
«Ну вот, началось. Теперь жизни точно не будет. Да чтоб я… два года уже, как Посвящение принял… да в женский кожух!!!»
И ничего ведь не поделаешь! Девчонка — не парень, которому за такие слова и в ухо можно было бы дать.
Твердолюб затравленно глянул на мучительницу… Карие глаза Росомашки неожиданно показались ему огромными и какими-то беззащитными. В них не было злой насмешки. Ни малейшей. Была тревога и жалость, идущая от сердца, а потому и не такая уж обидная. И — желание помочь. И — еще что-то… Что-то очень хорошее, но такое, что думать и гадать вдруг стало еще страшней, чем барахтаться и не знать, выпустит ли полынья…
— Не надо мне кожуха, — буркнул он, поспешно отводя взгляд. — Теперь не застыну.
— А здорово ты придумал щук таскать, — сказала Росомашка.
— И из воды ловко выбрался! Я бы, наверное, так не сумела. Если бы сразу со страху вовсе не померла…
— Так ты что, — ахнул он, — за мной с самого начала смотрела? Скрадывала, выходит?
«И Дымка… не предупредил… предал!!!»
Тут пришла пора рдеть от жаркого смущения Росомашке. Она спрятала было взгляд, но тотчас, больно закусив губу, вновь посмотрела. Прямо в его серые глаза — своими карими, отчаянными и доверчивыми.
— А вот и скрадывала! Напала в лесу на ваши с Дымкой следы… А что делать, ежели мне по ночам с лета снится, как ты у меня бусину просишь?
Твердолюб оторопело молчал.
— Ну вот! — сама себе кивнула Росомашка. — Все высказала. А и делай теперь что хочешь! Можешь прочь погнать за то, что выслеживала. Да не бойся, ни одна душа от меня не
