И кажется, еще улыбнулся, потому что плохие сны его в этой доброй, освященной домашним очагом избе настичь ну никак не могли.
Таемлу действительно приснилась ему — как всегда, на ромашковой лужайке, залитой солнцем. Только сегодня она не плясала, а стояла грустная и какая-то задумчивая, особенно поначалу. Увидев Бусого, Таемлу, впрочем, захлопала в ладоши и засмеялась — радостно и беззаботно, и у него тут же отлегло от сердца.
Хоть и успело екнуть это сердце от некоего предчувствия, смутного, но весьма нехорошего…
Бусый уже приготовился было начать по-веннски степенную беседу, расспросив для начала о здоровье батюшки Таемлу, но шустрая девка, конечно, опередила его:
— Не журись, Красивый Бельчонок!.. Ой, или Красный, все никак не упомню?… Отец милостью Кан Милосердной наконец вжиль пошел![8] И про тебя я все знаю! Как Луна вас от смерти лютой укрыла!
— Верно, — удивился Бусый. — А откуда сведала-то?
— Да в чаше увидела, когда говорила с Богиней. Я ведь что ни ночь прошу у Нее толику мудрости — для себя и частицу силы — отцу. А ты… — Таемлу даже немного смутилась, — ты же мыслей моих не покидаешь… Богине ли того не знать? Она мне и открыла…
— А-а-а…
Бусый постарался напустить на себя умный вид, но Таемлу, конечно, не обманул.
— Что «а-а-а»? — передразнила она. — Все знаю, все видела!
— Все видела?
Бусый даже испугался. Верно, он помнил, как Таемлу незримо для прочих ликовала с ним рядом, когда Змееныша разметало безобидным соленым дождем. Значит, и страху вместе с ним натерпелась, когда смерть к деревне летела?
— Да не о том я! — Таемлу, как обычно, подслушала его мысли. — Неужели забыл? Книга берестяная, вот я про что! Которую Богиня Кан тебе в камне явила!
— А я теперь знаю, что в ней написано, — похвастался Бусый. — Мне знаки запомнились, а Ульгеш прочитал.
У девочки разгорелись глаза.
— Ну и что там?
Бусый пересказал надпись на берестяной странице.
Таемлу задумалась.
— Дивно, — проговорила она наконец. — По всему получается — жрец Богов-Близнецов написал. Только я не слыхала, чтобы они сказания иных вер с таким уважением когда поминали, а уж записывать… Их послушать, все Небо одним Близнецам отдано, а иных Богов нет!
Бусый пожал плечами. Он-то знал, что Сегванские острова ограждал от злых великанов громовержец Туннворн, вельхи чтили Трехрогого, а за Ульгешем присматривало Мбо Мбелек Неизъяснимое. Ну и что?
— Да ладно, пусть их! — махнула рукой Таемлу. — Лучше скажи, что дальше в твоей книге написано?
— Так ведь… Я же только первую страницу и рассмотрел! Деревянная крышка откинулась, я и…
— Погоди, но ее кто-то спас из огня! Спас! И прятать унес! Значит, можно еще ее полистать!
— А Луна, — подхватил Бусый, — на убыль нынче пошла, но кругла еще…
— Ну так просыпайся и беги, лежебока!
— Спасибо, Таемлу! Батюшке кланяйся!
— Да хранит тебя Владычица Кан…
Последние слова Бусый дослушивал, уже поднимаясь с лавки.
Босую ступню, коснувшуся пола, тотчас облизал горячий шершавый язычок. Волчонок Летун, сразу и навсегда признавший Бусого за своего друга, ночевал тут же, под лавкой. И не просто ночевал. Стерег, оберегал его от возможной напасти. Хотя сам был еще очень слаб.
Бусый ласково взъерошил шерсть на голове малыша. Шепнул в ухо, тихонько, чтобы не разбудить никого:
— Поправляйся, дурачок, вместе в лес будем бегать… А сейчас — один пойду. И не скули! Куда тебе со мной, наперво стоять как следует выучись!
Едва высунувшись из дома, Бусый понял: нынче ничего не получится. Луну то и дело затмевали облака, ночь выдалась холодней предыдущей, с реки тянуло не зябкой свежестью, как вчера, а промозглой сыростью, ощутимо гнавшей назад, в избяное тепло. Все-таки Бусый вышел на то же самое место — к обрыву над Звоницей, хоть и понимал, что делает это зря. Спины лесистых холмов все так же поднимались одна из-за другой, уходя к далекому горизонту, их то кутали летящие тени туч, то заливал холодный лунный огонь… Бусый смотрел вдаль, стоя на ночном весеннем ветру, и никак не мог уловить, вспомнить, вызвать в себе то чудесное единство с небом, лесом, речкой, со всем миром… С иными мирами, иными, незнакомыми гранями Великого Целого…
Когда- то давно он спросил у перехожего сказителя, забредшего к Белкам, как тому удаются такие складные песни. Сказитель, кряжистый дядька с веселыми голубыми глазами, почему-то не погнал назойливого мальца. Отставил кружку с квасом, степенно обмахнул усы, задумался и после сказал: «А по-разному, чадо. Бывает, накатит волной, само из души хлынет так, что пальцы по струнам не поспевают! Но чаще инако: душу сперва потрудить надо, помыкать, потеребить, и тогда уже — не волной, струйкой тихой — но льется. И случается, словно прорвет внутри какую препону, и вот она снова — волна. А бывает, выжимаешь себя, как тряпку, а наружу, как из той тряпки, одна-две мутные капли… тогда и отступиться потребно. Квас вот этот небось тоже сразу не пьют, как только сухари с закваской смешают. Ему выбродить надобно…»
И чего ради Бусому было расспрашивать, а услышанное запоминать, ведь сам он песни складывать не посягал?… И почему теперь всплыло?…
Он вертел камень, поглядывал на Луну, ежился от холода и упорно вспоминал услышанное когда-то. Получается, не только сказителям ведомо, как воспаряет изведавший вдохновение дух. Может статься, вчера камень поведал ему самое главное, такое, что помогай Боги до конца дней постигать? Малым внукам рассказывать, как пережил, что не на всякую жизнь один раз выпадает?… Как знать? А может, душу потрудить надо, чтобы повторилось? Или… совсем отступиться, домой уйти досыпать?
Бусый так и стоял в нерешительности, когда услышал за спиной шаги.
Шаги были знакомые и родные. Бусый уже не спутал бы эту неловкую походку ни с чьей иной.
— Тетушка! — Он обрадовался и самой Синеоке, и тому, что отвлекла, а то он уже собственный хвост начал было ловить. — Поздорову, тетушка! Тоже на Луну вышла полюбоваться?
Синеока, как водилось за ней, хотела ответить, но покалеченный разум точно споткнулся — лишь мычание вырвалось из ее уст. Она мотнула головой, мягкие щеки залила краска, а в глазах, кажется, встали слезы досады. «Я же знала, как говорить! — жаловался ее взгляд. — А потом сразу забыла!»
Бусый взял ее за руки и твердо сказал:
— Ты, тетушка, не огорчайся и не спеши! Все ты вспомнишь, все у тебя получится. Так Соболь сказал! И большуха его слова подтвердила!
Синеока заморгала, робко улыбнулась, провела рукой по растрепанным вихрам Бусого. Потом потянулась к камню, который он так и не успел спрятать в мешочек. Отдернула пальцы, несмело взглянула в глаза…
