— Я давно чту закон Близнецов, — ответил он наконец. — Но, так уж получается, если ушей достигает весть с Островов, голос крови повелевает мне навострятъ слух… А про Винитария у нас говорят часто и разное, как про всякого, кто торит свой собственный путь. Я прожил много зим и слышал про него, еще когда он был мальчишкой. Это теперь он подтесал свое имя на аррантский лад и собрался уводить свое племя на Берег, чтобы мирно осесть вдалеке от морских дорог. В молодости он был другим… Он искал лишь ратного счастья, полагая домашнюю жизнь постыдной для воина. Однажды, одержав верх над храбрым врагом, он вкусил его плоти, чтобы подчинить и вобрать мужество побежденного… Во времена, о которых сложены песни, деяние кунса прославили бы сказители. Но сегодняшний народ утратил величие помыслов, и поступок молодого вождя не снискал восхищения[22] Так он стал Людоедом и не очень-то радуется, слыша это прозвище из чужих уст. Я и вам, ребятушки, про это рассказываю, чтобы вы поостереглись. Станете языками мести, кабы между Серыми Псами и левобережьем тень не легла.
— Во, — сказал Межамиров Щенок. — То-то я молвил, а сын кунса чуть с кулаками на меня не пошел.
Сын кунса, тоже Винитар, был среди новоселов единственный недоросль[23].
— Но ведь не пошел? — с внезапной тревогой спросил Ученик Близнецов.
Щенок пожал плечами.
— Остановился, когда увидел, что я в толк не возьму, за что. Добрый парень, только двух слов кряду не молвит… Я ему про тебя рассказал, дедушка, так он к шатрам сбегал и подарок принес. Ты, сказал, сам поймешь, как с ним поступать… Вот, возьми!
И мальчишка извлек из-за спины крупную раковину, каких по Светыни не находили. Извитую, розовую, рогатую, с жемчужным блеском внутри.
Астин Дволфир протянул руку, и почему-то его ладонь задрожала. Взяв раковину, он погладил ее и, что-то прошептав, приложил к уху.
И закрыл глаза, слушая далекий говор прибоя под скалами острова Печальной Березы… Сын кузнеца открыл было рот, но увидел слезы, катившиеся по щекам старика, и прикусил болтливый язык.
Щенки Серых Псов сами шили берестяные лодчонки и лихо управлялись с речной быстриной. Но Светынъ широка, руки отвалятся веслом махать туда и назад, да споря с течением, норовящим уволочь суденышко далеко вниз. Поэтому на левый берег любопытные Щенки выбирались очень нечасто. А «косатка» сегванов и вовсе стояла на суше, поднятая на катки. Отдыхала перед скорым походом через студеное море.
ВОРОВСКАЯ НОЧЬ
Взрослые Волки, рано поутру приведенные мальчишками к Гром-Скале, в который раз слушали их сбивчивые речи и пытались постичь, что произошло накануне. И что теперь следует делать, каких напастей ждать. В то, что вчерашняя беда, едва не настигшая сыновей, окажется последней, никто не верил. Беды, они поодиночке не ходят! Одна явилась — отворяй ворота!
При трезвом солнечном свете оголенный гранитный уступ очень мало напоминал вчерашнего Зверя-Защитника, грозного и несомненно живого. Присмотрись к нему кто чужой, вовсе не узрел бы ничего удивительного. Камень как камень!
Но Волки умели ощутить свою землю как частицу себя, и каждый из них явственно слышал яростную жизнь, кипевшую в не очень-то выстуженном холодной ночью граните. Страшное напряжение, жгучую силу, подаренную Матерью Землей. Непреклонную решимость остановить нечисть, не допустить ее к людским гнездам…
И близкое присутствие самой этой нечисти тоже ощущалось Волками явственней некуда. Болото изменилось. Злая сила, дремавшая в нем много веков, проснулась и ожила, затаилась, готовая к прыжку…
Тропинка, тянувшаяся через топи, с виду была точно такой, как вчера. Но страшная птица только и ждала, чтобы какой-нибудь неразумный отправился по ней вершить свой мальчишеский подвиг. Устремился к Курлыкиной Круче, ступил лишний шаг, вышел из-под защиты Каменного Зверя.
Ну, неразумного долго ждать не пришлось.
— Я только до островка и назад, — сказал веннам Ульгеш. — Сейчас ясный день, кто меня тронет?
Веннская земля не говорила с ним так как со своими детьми, он действительно думал — ему ничто не грозило. Его остановили, начали объяснять, что к чему. Ульгеш плакал злыми слезами, но вроде бы понял, что книгу, оставленную в сумке на дереве, уже не вернуть.
Бусый не плакал, ему просто казалось, будто сородичи на него косились. Дескать, нашкодил, полукровка. Разбудил лихо!
Вечером следующего дня небо заволокло тяжелыми тучами, словно не молодое лето цвело над землей, а скорбела беспросветная осень. Тучи не пропускали к земле ни единого луча небесного света. И бесперестанно кропили лес моросящим дождиком-бусенцом[24].
Дождь совсем не был похож на веселые летние ливни, в нем не было удалого озорства, не было светлой радости. В этом унылом и бесконечном дожде Ульгешу чудились чьи-то слезы.
Ульгешу было страшно. Казалось, лес наводнили чудовища, которых он видеть не мог, зато они прекрасно видели его и собирались схватить. Мальчишка силился успокоиться, твердил то вслух, то про себя, что до болота было еще далеко, а здесь, во владениях Волков, за спиной Стража, никакое чудище появиться не может…
«А если и появится, в такой тьме нипочем меня не разглядит!»
Чернокожий мальчишка и в самом деле почти не виден был в лесной трущобе[25], лишь порой по-звериному вспыхивали желтыми огнями глаза. Ульгеш пробирался по лесу едва не на ощупь, осторожно раздвигая перед собой ветви деревьев. С ветвей срывались потоки воды, но Ульгеш не обращал на это внимания. Одежда давно промокла насквозь, тело щекотали стылые ручейки. Сын Леопарда то и дело смахивал капли с лица.
Сейчас бы да под теплую крышу, да к печке, да закутаться прямо с головой в мягкую сухую овчину… Нельзя. Не для того удрал от Бусого и Волчат, соврав о намерении засесть за дедову книгу о рукословии, чтобы струсить и вернуться с половины пути!
Чем дальше уходил от деревни Ульгеш, тем ему становилось страшнее. До невладения в ногах, до ледяной сосущей пустоты в животе. Страх явился не на пустом месте, Ульгеш вдруг понял, что не из вредности и дикарского упрямства Волки запретили ему соваться в болото. Даже днем — настрого. А сейчас скоро ночь. Беспросветная, воровская, когда всякая нечисть поднимает голову и идет на охоту, а зло и неправда чувствуют себя особенно безнаказанно и привольно…
Выбрал времечко!
Он скрылся бы днем, но днем все работали, стараясь опередить дождь, и Ульгеш, хочешь не хочешь, торчал на глазах у людей. А до завтра промешкаешь, и книга, уложенная в холщовую сумку, может погибнуть. Может, с ее страниц уже сейчас оплывали чернила, а сами страницы разбухали от влаги, слипаясь в бесформенный ком…
Ульгеша вдруг взяло странное зло на Волков. Вот засадили бы его в общинном доме за какое-никакое дело, не пришлось бы теперь от страха помирать. И стыда не было бы. Умаслил бы совесть: не моя вина, хотел пойти, Волки не дали…
Стиснув зубы, Сын Леопарда продолжал торопливо пробираться вперед.
