Бусый волк. Берестяная книга

крыльями.

— Мавут, — прошептал Бусый, и заклинание сработало. Птица обернулась рыжеусым мужчиной.

А на руках у Владыки лежал Ульгеш!

И не то чтобы тот его удерживал силой. Мономатанец льнул к нему, словно от смерти спасаясь. Жалкий, заплаканный, весь в крови…

— Не бойся, маленький венн, — первым заговорил Мавут. — Без моего дозволения никто тебя не обидит.

Бусый хотел ответить, но горло стиснула судорога, от которой голос превращается в придушенный писк Мальчишка закашлялся, однако потом все же выдавил:

— У нас есть защитник. Каменный Симуран…

— А мне, — пожал плечами Мавут, — пока через его рубеж и не надо. Занадобится, уж что-нибудь придумаю… Ты меня зачем звал?

— Ульгеш… — выговорил Бусый. И ничего не добавил. Он видел только, что мономатанец был жив.

— Хочешь, чтобы отпустил я его? — Мавуту, кажется, постепенно становилось скучно. — Да забирай хоть сейчас. На что он мне?

Бусый было вздохнул, подался вперед, чуть ли не руки протянул перенять у него друга… Но Владыка не двинулся с места, лишь усмехнулся в рыжие усы, глаза зорко блеснули.

— Ну а ты, — сказал он, — раз так получается, у меня вместо него погостишь. Осмотришься, своими глазами поглядишь, что к чему. Остаться, может, захочешь…

«Ни за что не захочу!» — чуть не заорал Бу-сый, но на руках у Мавута всхлипывал израненный Ульгеш, и Бусый, стоя на коленях, кивнул белым пятном лица:

— Я иду. Отпусти его.

При этом в самой сокровенной глубине души трепетала мысль, которую он надеялся утаить от Мавута… Последняя надежда Бусого была на камень-оберег, висевший, как всегда, у него на груди. Неужели не оборонит?! Он даже незаметно оттянул ворот, выпуская мешочек с камнем наружу…

За этот мешочек его и ухватила когтистая лапа, вырвавшаяся в брызгах из спокойной глади Бучила. Бусый канул в прорву лицом вперед, не успев издать ни звука, только закачались и облегченно всплыли хворостяные мостки…

ЗАБАВНЫЕ СКАЗЫ

Аптахар взял из рук одного из парней сегванскую арфу, бережно провел по ней ладонью, лаская. Прижал к груди, зажмурился, очищая мысли и душу от всего ненужного, поднимая их к небесам и наполняя восторгом вдохновения, а Твер-долюбу подумалось вдруг, что примерно так же Аптахар готовился бы и к смертному бою.

Наконец в тишину, повисшую над костром, решительно ворвались звуки струн…

Аптахар не был искусным гудцом[29] его руки явно больше привыкли к веслу и боевому топору, чем к струнам. Но найдется ли сегван, который совсем не умел бы складывать песни или на арфе играть? Из-под заскорузлых пальцев полились звуки, в яростном и грубоватом звоне струн Твердолюб вдруг услышал и грохот морских волн, разбивающихся о скалы, и завывание штормового ветра, и рокот близящейся грозы…

Потом Аптахар запел, точнее — заговорил, протяжно, нараспев, торжественно вплетая свой голос в звуки морского шторма, разгулявшегося на берегу Светыни.

Услышь мою песню, бескрайнее море,
Пусть чайки на крыльях ее разнесут!
Про первую свадьбу, и первое горе,
И первый на свете Божественный суд.
Над островом диким гуляли метели,
Зима насылала морозный туман,
Но солнце пригрело, и скалы вспотели,
И вышел из камня на свет великан.
Он остров обвел немигающим оком.
Тяжелая поступь крошила гранит.
На острове было совсем одиноко,
Лишь горы угрюмо смотрели в зенит.
Тогда великан устремился в дорогу,
По суше и морю, по темному дну,
Решив непременно вернуться в берлогу,
Ведя за собой молодую жену.
И скоро ему подвалила удача,
И выбрался он, попирая пески,
Туда, где веселая Ордла-рыбачка
У берега моря острила крючки.
Не глянулся ей великан длиннопятый,
Но будет он слушать девчонкино «нет!..».
Схватил и унес от подружек и брата,
И скоро наследник явился на свет…

Аптахар продолжал петь — сдержанно и негромко, однако даже глухой почувствовал бы, как в горле певца закипал клокочущий гнев. Грозно нараставшие звуки арфы заставляли сердце Твердолюба учащенно биться, а дыхание — замирать в нестерпимом ожидании. Песня сулила грозу.

Сынок великана, тупой и спесивый,
Жестокой игрой наполнял свои дни.
Ходил он глумиться на кромку прилива,
Где плакала Ордла вдали от родни.
Ворочал прибой неподъемные глыбы,
Но доброе море услышало зов:
Оно ей послало великую рыбу —
Акулу- самца с миллионом зубов.
Он принял беглянку на крепкую спину,
В мгновение ока из плена умчал.
От лютого мужа, от злобного сына,
Туда, где родной дожидался причал.
Никто не видал, как они расставались
У края воды, на холодном ветру.
Но дни потекли и недели промчались,
И Ордла- рыбачка метнула икру.