чем всё спланированное заговорщиками. Но тот, кто это проделал, никого о своих планах не предупреждал.
Был поздний вечер предыдущего дня…
Андрей Александрович Кадлец отдыхал от трудов праведных, сидя в кресле перед телевизором у себя дома и ожидая сытного ужина (супруга на кухне доводила до кондиции корейку с картошкой и луком), и было ему глубоко обидно за родную державу. Почему обидно? А почему шведская чугунная латка для приготовления тушёных продуктов извлекается из нарядной коробочки и хрустящей бумажки вся благородно-бархатно-чёрная и полностью готовая к наполнению деликатесами и загрузке в духовку? Тогда как отечественный чугунок равного объёма и веса весь выпачкан солидолом и стоит в углу захудалого хозяйственного магазина, там, где печное литьё, кочерги и совки, стоит грязновато-ржавоватый и неприглядный, но зато снабжается инструкцией из двенадцати пунктов?.. «Перед первым использованием изделие тщательно вымыть… Прокалить с солью в течение 40 минут… Смазать растительным маслом и прокалить ещё раз… При появлении ржавчины два предыдущих пункта следует повторить…»
Потому что потому. Корейка, которую готовила жена, была французского происхождения. Латка, естественно, шведского. Картофель – голландского, ибо мыслимо ли у нас в сентябре месяце раздобыть хорошего своего?.. Телевизор перед Андреем Александровичем был японский. На суперплоском экране сновали по изумрудному полю яркие фигурки футболистов. Лучших спортсменов гигантской России разделывала под орех сборная крохотного – на карте без лупы не найдёшь – Люксембурга.
Вот и было Андрею Александровичу обидно, горько и больно за родную державу. Тем не менее запахи из кухни доносились умопомрачительные. Наконец замдиректора по общим вопросам не выдержал, покинул обжитое кресло и двинулся в сторону кухни с намерением поинтересоваться, когда же наконец ужин.
И вот тут-то и зазвонил телефон.
– Это со стоянки вас беспокоят, – сказал, а вернее, буркнул грубый мужской голос, который Андрей Александрович совершенно точно слышал первый раз в жизни. – «Девяносто девятая» цвета «валюта», номер такой-то, – ваша? Да нет, ничего особенного не случилось… Просто подошли бы вы, что ли, а то сигнализация у неё всё время срабатывает… Орёт и орёт, кабы таким макаром до утра аккумулятор не сел…
Аккумулятор на машине у Андрея Александровича был только что купленный, финский. Якобы специально разработанный для наших тяжёлых условий. А сигнализация – тот самый «Мангуст», который сейчас рекламируют на каждом шагу. Реклама утверждает, что обладатель «Мангуста» найдёт свою машину ровно там, где оставил. «Ну да… со сдохшим аккумулятором…»
– Ладно, – сказал Кадлец в трубку. – Сейчас подойду.
А про себя подумал, что ко времени его возвращения как раз и корейка поспеет. Проглотил невольную слюну – и устремился на улицу.
Стоянка была совсем недалеко от дома. Всего-то пробежать наискосок через сквер, мимо забора какого-то автохозяйства, по «народной тропе» сквозь заросли колючего боярышника, уже терявшего листву… Подняв воротник и рыся по газону, Кадлец не заметил бесшумной тени, материализовавшейся из потёмок между редкими фонарями. Он не успел даже испугаться. Перед глазами вспыхнул ярчайший свет и тут же сменился непроницаемой, ощутимо плотной темнотой. И замдиректора погрузился в трясину небытия…
Очнулся Андрей Александрович от холода и дурноты. И самым первым, что он осознал, была полная неестественность положения тела. Он испуганно открыл глаза, вернее, с трудом разлепил их. Он висел вниз головой, с руками, беспощадно скрученными за спиной, совершенно голый, привязанный за широко раскинутые ноги тонкими путами, больно врезавшимися в щиколотки. Едва он успел проморгаться, как в лицо ему упёрся луч сильного фонаря. Резко щелкнула пружина выкидного ножа, и из темноты прозвучал негромкий мужской голос:
– По душам поговорим?
Это было так страшно, что Андрей Александрович неконтролируемо описался. Тёплая струйка побежала по его животу, по груди, наконец по подбородку… закапала на высохшую листву…
Фонарный луч покинул его лицо и осветил слегка помятый бумажный лист – анонимную продукцию лазерного принтера.
– Это кто? – Кадлец увидел довольно скверную фотографию круглолицего, наголо стриженного мужика. Резко прозвучал приказ: – Отвечать!
Одновременно замдиректора ощутил холод стали на своих гениталиях. От ужаса и неожиданности он ахнул и простонал:
– Это… товарищ из Большого дома… фамилию не помню!
Что характерно – несмотря на поганое качество изображения и свою перевёрнутую позицию, рожу котообразного Кадлец вспомнил мгновенно. И все обстоятельства, с нею связанные.
– Из Большого дома? – усомнилась темнота. Острая колючая сталь жутко переместилась к анусу замдиректора. – Откуда ты его знаешь?
– Ай, ай… не надо… подождите… – Несчастный пленник дёрнулся и начал говорить очень быстро, понимая, что в случае промедления или запинки рука у его мучителя не дрогнет. – Он удостоверение показал… сказал, надо передать букет в лабораторию Звягинцева… Не знаю, почему сам не пошёл… Я человек подневольный… сделал, как приказали… Ай, ай, не надо!!!
– А почему попросили именно тебя? – В голосе послышалась зловещая ирония, зато нож не отодвинулся ни на миллиметр. – Значит, ты на связи?[187] Давно? Кто с тобой работает?
Интонация явно не предвещала добра.
Ничего непоправимого с Андреем Александровичем по большому счёту пока не случилось, но от боли, ужаса и ощущения неотвратимости чего-то ещё более страшного он пребывал на грани обморока. Вот в таком состоянии люди плюют и на все подписки о неразглашении, и на клятвы покруче. Не все люди, конечно. Но многие.
– Давно… давно! Кныш мой псевдоним!.. Кныш!.. А тот, с букетом… сказал, что он от майора Уханова, куратора моего. Ай, ай!!! Не надо!!!
– Ладно, не буду. – Невидимый в темноте человек убрал наконец из промежности Кадлеца своё страшное лезвие. И слегка приласкал подвешенного коленом в челюсть: – Мы тебя по-простому…
Иван успел доехать до дому, загнать «девятку» в гараж и приступить к приготовлению пельменей, когда несчастный Кадлец очнулся. Было ужасно холодно и саднило буквально всё. Голова, интимные части, познакомившиеся с ножом, намятые верёвками щиколотки… а всего более, конечно, душа.
– Господи… Господи… – Замдиректора затрясся, заплакал, встал на четвереньки и принялся обшаривать себя в темноте. – Господи, да что же это такое?..
Никто ему не ответил. Лишь ветер завывал, срывая листву, – где-то далеко, южнее города, проходила стороной поздняя осенняя гроза. Отблески молний потревожили ночную птицу, она снялась с ветки и прокричала насмешливо, с издёвкой, с язвительным торжеством:
– Стукач-ч-ч-ч! Стукач-ч-ч-ч!
Кадлец тем временем обнаружил, что почти полностью одет. Почти. На нём снова была кожаная куртка, в которой он вышел из дому, старая шапочка-петушок, ботинки «Саламандра»… и более ничего. Ни брюк, ни трусов. Битых полчаса замдиректора крупного оборонного института ползал в темноте на четвереньках, обдирая замёрзшие коленки и щупая кругом себя мятую умирающую траву и кусты, но отсутствующих предметов одежды так и не обнаружил. Возможно, он вообще находился не там, где имел место допрос… Делать нечего, в конце концов Андрей Александрович поднялся на ноги и, ориентируясь на отсветы городских огней, пошёл стылым осенним парком, мимо мрачных
