'Огней': ложное мировоззрение может зловеще отразиться в сфере личных человеческих отношений.
* * *
Основное в идейном содержании 'Огней' - проблема, пессимизма и связанная с ним 'философия' цинического аморализма.
В постановке проблемы пессимизма у автора 'Огней' сказалось 'знамение времени'. Социально- политическая обстановка в России 80-х годов, в эпоху политической и общественной реакции, создавала благоприятную почву для увлечения пессимистической философией Шопенгауэра и моральным учением Л. Толстого. Определенную роль в распространении пессимизма в это время сыграл А. Толстой, который в конце 70-х годов переживал острый духовный кризис и отдал большую дань пессимизму.
В 'Огнях' есть прямое указание на то, что пессимизм начал входить в моду в конце 70-х годов, а в начале 80-х стал понемногу переходить из публики в литературу, науку и политику. Не избежал некоторого влияния пессимистической философии и морального учения Л. Толстого и Чехов.
Проблема пессимизма, актуальная для русской интеллигенции 80-х годов, была подсказана чуткому Чехову современной действительности. Но интерес к этой проблеме был продиктован также личным настроением Чехова в то время, когда он, всматриваясь в жизнь, вдумываясь в ее контрасты и противоречия, порой терялся перед сложностью жизни и выражал неверие в возможность глубокого познания жизни. В 'Огнях' проявились те 'грустно-скептические ноты', которые отметил Короленко в настроении Чехова второй половины 80-х годов. Об этих нотах свидетельствуют также письма Чехова той же поры. В жизнерадостные, брызжущие остроумием письма иногда врываются скептические и скорбные думы писателя о жизни. Так, в письме к М. Киселевой 29 сентября 1886 г, Чехов высказал такую мысль: 'Когда я бываю серьезен, то мне кажется, что люди, питающие отвращение к смерти, не логичны. Насколько я понимаю порядок вещей, жизнь состоит только из ужасов, дрязг и пошлостей, мешающихся и чередующихся...' (Т. 13, стр. 235.)
Скорбным размышлениям автора 'Огней' о том, что 'ничего не разберешь на этом свете', соответствует в рассказе и грустный колорит природы: '... Когда, немного погодя, я видел перед собою только бесконечную, угрюмую равнину и пасмурное, холодное небо, припомнились мне вопросы, которые решались ночью. Я думал, а выжженная солнцем равнина, громадное небо, темневший вдали дубовый лес и туманная даль как будто говорили мне: 'Да, ничего не поймешь на этом свете!'
Скорбные нотки в 'Огнях' перекликаются во многом с грустными мотивами в эмоциональном содержании 'Степи' - о скорбной мелодии в этом жизнеутверждающем' произведении говорилось выше. Так, в описаниях летней ночи лирико-философская тональность обоих произведений почти идентична. В 'Огнях' читаем: 'Огни были неподвижны. В них, в ночной тишине и в унылой песне телеграфа чувствовалось что-то общее. Казалось, какая-то важная тайна была зарыта под насыпью, и о ней знали только огни, ночь и проволоки...'
Грустно-скептические и даже пессимистические нотки звучат не только в 'Огнях' и в 'Степи', но и в других произведениях 80-х годов.
В 'Свирели' пессимистически настроенный старик-пастух пространно рассуждает о 'непорядке' на земле и в небе, о 'погибели мира', и скорбным думам Луки Бедного аккомпанируют и тоскливые звуки свирели, и картина унылой природы.
Пессимизмом веет и от рассуждений юриста в рассказе 'Пари'. Изолировавшись от людей, добровольным узником в течение 15 лет он внимательно изучает по книгам; жизнь. В письме-обращении к людям он подвел итоги своему изучению: 'Я презираю ваши книги, презираю все блага мира и мудрость. Все ничтожно, бренно, призрачно и обманчиво, как мираж. Пусть вы горды, мудры и прекрасны, но смерть сотрет вас с лица земли наравне с подпольными мышами, а потомство ваше, история, бессмертие ваших гениев замерзнут или сгорят вместе с земным шаром'.
Пессимистическая нота ощущается и в рассказе 'Поцелуй'. Герой рассказа испытал в жизни ряд горьких разочарований, и в результате 'весь мир, вся жизнь показались Рябовичу непонятной, бесцельной шуткой'.
Грустно-скептические ноты звучат и в таких произведениях, как 'Верочка', 'Рассказ госпожи NN' и другие. Либерально-буржуазные критики объясняли эти ноты в творчестве Чехова прямолинейно- пессимистическим миро-
воззрением писателя. Наиболее остро и полно эта точка зрения выражена в книжке Ю. Александровича 'Чехов и его эпоха'. Автор клеветал на великого русского писателя, когда говорил о том, что Чехов был индивидуалистом, что Чехову не было никакого дела до ужасов русской действительности 80-х годов, что 'его пессимизм останавливал свое внимание на совершенно иных объектах и совершенно не носил характера гражданской скорби. Скорбь Чехова - мировая скорбь' (Ю. Александрович. Чехов и его эпоха. 1911, стр. 265.)
По мнению Александровича, морально-философское миросозерцание Чехова не заключало в себе ничего оригинального, оно представляло собою смесь идей Толстого, Ницше и Ибсена.
Абсурдность - 'концепции' Александровича настолько очевидна, что не нуждается в специальном опровержении. Говорил о пессимизме Чехова и В. Г. Короленко. Устанавливая идейную и эмоциональную эволюцию в творчестве Чехова, Короленко считает возможным говорить о пессимизме писателя как 'настроении второго периода': 'Оно совершенно' определилось, и всем стала ясна неожиданная перемена: человек еще так недавно подходивший к жизни с радостным смехом и шуткой, беззаботно веселый и остроумный, при более пристальном взгляде в глубину жизни неожиданно' почувствовал себя пессимистом'. (В. Г. Короленко. Антон Павлович Чехов. Сб. 'Чехов в воспоминаниях современников'. 1952, стр. 79-80.)
Мы не можем полностью согласиться с Короленко. Он проявил чуткость, когда услышал в произведениях Чехова второго периода грустно-скептические и пессимистические нотки, но Короленко сшибался, когда категорически называл чеховское миросозерцание второго периода пессимистическим. Следует, однако, подчеркнуть, что Короленко рассматривает пессимизм Чехова только как этап в его идейно-художественной эволюции. Короленко говорил и о бодрых, оптимистических мотивах у Чехова- писателя, о его стремлении к лучшему и вере в это лучшее. Кроме того, Короленко тонко подметил особенный характер чеховской скорби в годы перелома - глубоко захватывающей, обаятельной, примиряющей и здоровой.
Об этом характере чеховской скорби говорил в 1904 г. и А. Куприн, одним из первых развенчавший легенду о Чехове как безнадежном пессимисте. Он писал: 'Это была тоска исключительно тонкой, прелестной и чувствительной души, непомерно страдавшей от пошлости, грубости, скуки, праздности, насилия, дикости - от всего ужаса и темноты современных будней'. (Сб. 'Чехов в воспоминаниях современников'. М., 1954, стр. 499.)
Надо отметить, что впервые указал на своеобразие пессимизма Чехова В. А. Гольцев еще в 1894 г. в публичной лекции о писателе. Он говорил о том, что пессимистическое мировоззрение Чехова не имеет гнетущего характера, что в печальном миропонимании Чехова всегда налицо 'луч тепла и надежды'. 'Живая любовь к живому человеку и тонкое художественное чутье, с каким Чехов любит и человека, и природу, придают его думам о случайности и быстротечности жизни печальный, но мягкий оттенок...' (В. А. Гольцев. Литературные очерки. 1895, стр. 43.)
Пессимистические мотивы мы находим и у великих предшественников Чехова, его любимых писателей - Пушкина и Лермонтова.
Пушкин, 'солнце русской поэзии', порой выражал в своих произведениях глубокую скорбь, называя жизнь 'даром напрасным, даром случайным', признаваясь, что его томит 'тоскою однозвучный жизни шум'. Лермонтов скорбно восклицал: 'И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая, и глупая шутка'.
Пессимистические рефлексии встречаются в произведениях Баратынского, Тютчева, Тургенева и других русских писателей. На эту сторону творчества писателей обратили внимание великие русские критики-демократы.
Белинский писал: 'Грусть Пушкина не есть сладенькое чувствование нежной, но слабой души; нет, это всегда грусть души мошной и крепкой... Пушкин никогда не расплывается в грустном чувстве: оно всегда звенит у него, но не заглушая гармонии других звуков души и не допуская его до монотонности. Иногда, задумавшись, он как будто вдруг встряхивает головою, как лев гривою, чтоб отогнать от себя облако
