По-видимому, имело некоторое значение и то обстоятельство, что 'Огни' были насыщены чрезмерно обильным автобиографическим и местным материалом, часто не посредственно выступающим в рассказе. Для Чехова, зрелого художника, такой метод изображения действительности стал устаревшим.
Чехов, проделавший сложную эволюцию в своем мировоззрении, стал в годы творческой зрелости более активно вмешиваться в жизнь для борьбы с 'враждебными обстоятельствами' и, овладев в этот период более 'светлым и сильным убеждением', твердо верил в то, что скоро наступит 'новая, ясная' жизнь, когда каждый человек будет 'сознавать себя правым', будет 'веселым, свободным' ('Невеста').
Тезис, выдвинутый в 'Огнях' - 'ничего не разберешь на этом свете', -- потерял для зрелого Чехова свой абсолютный характер. Освободившись от уныло скептических настроений периода 'Огней', писатель разобрался во многих вопросах жизни. Но даже в этот последний период своей творческой жизни Чехов не смог до ко'ца разобраться в одном очень важном и мучительном для него вопросе - о тех путях, которые приведут к светлой и свободной жизни на земле.
Советские читатели любят и ценят рассказ 'Огни'. Для них он имеет прежде всего большую познавательную ценность, он знакомит не только с русской провинцией 80-х годов и с вопросами жизни, волновавшими русское интеллигентное общество того времени, но и с важнейшим этапом идейно- творческого развития великого русского писателя.
Рассказ Чехова сохранил и свое морально-воспитательное значение. Чехов, продолжая и развивая этику русских писателей-демократов, перекликается в отдельных вопросах своей этической философии с нашим временем. В свете идей нашей современности, в свете учения В. И. Ленина о коммунистической морали рельефно вырисовываются контуры передовой, демократической морали Чехова.
Рассказ 'Огни' близок советским читателям острой и демократической постановкой вопроса о моральном облике человека, протестом против пошлости и цинизма в личной жизни, мыслью о единстве социальной практики человека и его мировоззрения.
'Скучная история'
Когда А. Н. Плещеев, редактор беллетристического отдела журнала 'Северный вестник', ознакомился с рукописью повести Чехова 'Скучная история', он поспешил сообщить автору свое мнение: '... у Вас еще не было ничего столь сильного и глубокого, как эта вещь'.
А когда в ноябре 1889 г. 'Скучная история' появилась в 'Северном вестнике', Н. К. Михайловский, до этого считавший Чехова индифферентным писателем, равнодушным к изображаемой им действительности, оценил новую повесть как 'лучшее и значительнейшее из всего, что до сих пор написал Чехов'. В 'Скучной истории' Михайловский почувствовал 'авторскую боль', 'тоску по общей идее'.
Плещеев и Михайловский были правы в своей высокой оценке повести Чехова. Эта оценка полностью выдержала испытание временем. 'Скучная история' и сейчас поражает читателей глубиной своего содержания. По силе и оригинальности философского осмысления действительности 'Скучная история' заняла место рядом с другим значительным произведением' Чехова 80-х годов - повестью 'Степь'.
* * *
В течение весны и лета 1889 г. Чехов напряженно работал над повестью и закончил ее в сентябре того же года, из писем Чехова этого периода мы узнаем о 'муках творчества', сопровождавших создание повести. А. С. Суворину Чехов писал 13 октября 1889 г.: '... Написал я повесть 4 1/2 листа; закатил я себе нарочно непосильную задачу, возился с нею дни и ночи, пролил много пота, чуть не поглупел от напряжения...' (Т. 14, стр. 412.)
Судя по письмам Чехова, наибольшую трудность для него представляла борьба с мрачным колоритом повести. Сам Чехов связывал мрачное настроение своей повести с тем 'удручающим впечатлением', которое произвела на него и на всю семью смерть брата Николая Павловича в июне 1889 г.
'Бедняга Николай умер. Я поглупел и потускнел. Скука адская, поэзии в жизни ни на грош, желания отсутствуют и пр. и пр.'(Т. 14, стр. 381.) - писал Чехов А. С. Суворину 2 июля. А 16 июля Чехов сообщает брату Ивану Павловичу: 'Я еду в Ялту и положительно не знаю, зачем я туда еду... А гут еще лень, нежелание ехать куда бы то ни было, равнодушие и банкротство. Живу машинально, не рассуждая .. У меня нет ни желаний, ни намерений, а потому нет и определенных планов. Могу хоть в Ахтырку ехать, мне все равно'. (Т. 14, стр. 383.)
Почти теми же словами Чехов характеризует настроение своего героя в последней главе 'Скучной истории': 'В Харьков ехать, так в Харьков. К тому же я так равнодушен ко всему, что мне положительно все равно, куда ни ехать, в Харьков, в Париж ли, или в Бердичев'.
В Ялте Чехов, несмотря на жару и 'скверное, меланхолическое настроение', усиленно работает над повестью. В одном письме он признается: 'Очень трудно писать. То и дело приходится переделывать целые страницы, так как весь рассказ испорчен тем отвратительным настроением, от которого я не мог отделаться все лето'. (Т. 14, стр. 396.)
'Муки творчества' заключались не только в преодолении 'отвратительного настроения', проникавшего в повесть. Чехов, поставивший перед собой 'непосильную задачу', работал над новой в литературе темой, над новым сюжетом. 'Ничего подобного отродясь я не писал, мотивы совершенно для меня новые, и я боюсь, как бы не подкузьмила меня моя неопытность'. (Т. 14, стр. 391.)
Встретилась и еще одна трудность: 'Чтобы писать записки старого человека, надо быть старым, но виноват ли я, что я еще молод?' (Т. 14, стр. 403.)
Закончив повесть, взыскательный автор испытывает чувство неудовлетворенности. 'История в самом деле скучная, и рассказана она не искусно'. (Там же.)
'Вещь тяжеловесная, так что человека убить можно. Тяжеловесна не количеством листов, а качеством'. (Т. 14, стр. 399.)
'Это не повесть, а диссертация. Придется она по вкусу только любителям скучного, тяжелого чтения, и я дурно делаю, что не посылаю ее в 'Артиллерийский журнал' (Т. 14, стр. 402.) Но наряду с этими отзывами о своей повести Чехов отмечает в ней и ряд положительных сторон, главным образом новаторство содержания.
'Мотив затрагиваю новый' (Т. 14, стр. 399.)
'Она в самом деле дерьмо. Но льщу себя надеждою, что Вы увидите в ней два-три новых лица, интересных для всякого интеллигентного читателя; увидите одно-два новых положения' (Т. 14, стр. 400.)
Разрабатывая новую в русской литературе тему об идейных, философских исканиях ученого-медика, Чехов опирался на художественный опыт тех предшественников-писателей, которые создали произведения, близкие 'Скучной истории' по своему философскому содержанию. И в данном случае можно установить историко-литературную преемственность между писателем-новатором и его предшественниками.
Думается, что в творческую историю 'Скучной истории' надо включить такие традиционные источники повести, как 'Фауст' Гете, 'Ученик' Бурже и 'Смерть Ивана Ильича' Л. Толстого.
* * *
В письмах Чехова второй половины 80-х годов находим много высказываний о Гете и цитации произведений великого немецкого писателя. О Гете Чехов всегда говорил с большим уважением.
В письме к брату Николаю Павловичу (март 1886 г.), где раскрывается чеховский идеал воспитанного, гуманного и эстетически отзывчивого человека, дважды упоминается Гете - как образец великого человека-художника и как автор прославленного 'Фауста'.
В письме к А. С. Суворину (4 мая 1889 г.) Чехов высказывает предположение, что 'Экклезиаст' Соломона подал мысль Гете написать 'Фауста'. А в другом письме к тому же адресату (15 мая 1889 г.) Чехов отметил близкое для него, писателя-врача, органическое сочетание в Гете двух качеств - художника и ученого.
Чехов в своих письмах цитирует 'Песню Миньоны' Гете и трагедию 'Эгмонт'.
Весь этот 'гетевский материал' в письмах Чехова 80-х годов свидетельствует о глубоком понимании им Гете как ученого и художника и хорошем знании его творчества. А то обстоятельство, что большое
