должен обладать такой 'общей идеей', которая помогла бы ему осмыслить окружающую жизнь и свое положение в ней, свои обязанности, разобраться во многих сложных вопросах жизни.
Автор 'Скучной истории' поставил вопрос о необходимости четкого, цельного, последовательного мировоззрения для любого специалиста, для каждого человека. На oсобственном! жизненном опыте Чехов убедился, как трудно, невозможно жить без такой 'общей идеи'; в его письмах второй половины 80-х годов находим сетования на отсутствие у него устойчивого мировоззрения. В объективном содержании образа героя 'Скучной истории' есть и субъективный элемент, авторская исповедь.
У профессора не было четких общественно-политических убеждений. Чехов пользуется для характеристики политического облика героя выразительным штрихом: в молодости Николай Степанович был другом Пирогова, Некрасова и Кавелина. Пирогов, по-видимому, был для него идеалом ученого- общественника; дружба с Некрасовым характеризовала демократические симпатии молодого ученого-'шестидесятника', но наряду с революционером-демократом Некрасовым в числе друзей Николая Степановича был и либерал Кавелин. Это свидетельствует об эклектичности и непоследовательности политического мировоззрения профессора. Но вместе с тем в этом сказалась также известная аполитичность самого автора, который недостаточно разбирался в политических оттенках мышления и деятельности отдельных ученых. Чехов говорил в своих письмах этого периода, что для него не представляют интереса консервативные или либеральные убеждения человека.
Нельзя согласиться с автором работы о 'Скучной истории' К. М. Емельяновым, который в указанном выше выразительном штрихе, тонко рисующем политический облик молодого Николая Степановича, увидел неточность в зарисовке образа героя - неясность его общественно-политической характеристики. Наметившиеся в начале научной деятельности профессора связи с общественной жизнью страны постепенно слабели и наконец утратились. Николай Степанович замкнулся в круг своих научных интересов, жизнь его стала принимать келейный характер, и в конце концов он очутился в трагическом положении.
Трагедия профессора заключалась в том, что он пренебрег традицией передовой русской науки - связью с демократическим движением в стране, - традицией, характерной для деятельности таких выдающихся русских ученых, как Сеченов, Менделеев, Корсаков, Бехтерев, Тимирязев и др. Для него была чуждой мысль о необходимости связи научной деятельности со служением народу; более-близким ему оказался академический аристократизм, который отгородил его от жизни, заставил замкнуться в рамки своей научной специальности и превратил его в своеобразного представителя 'чистой науки'. А когда в конце жизни ученый убедился в ограниченности своей деятельности и неполноценности прожитой жизни, он уже ничего не мог изменить.
На торжественном праздновании 40-летия деятельности: академика В. М. Бехтерева юбиляр произнес знаменательные слова, характерные для ученого-общественика: 'Жизнь требует, чтобы мы шли со своим народом; кто не понимает этого и не следует по этому пути, того она выбрасывает за борт'. (Чл.-корр. АН СССР В. П. Осипов. Бехтерев. 1947, стр. 50.)
Эти слова отражают закономерность судьбы ученого, оторвавшегося от народа. Так и получилось со старым профессором из 'Скучной истории'.
Проливает свет на замысел 'Скучной истории' одно позднейшее высказывание Чехова в письме к деятелю медицины М. А. Членову (от 24 июля 1901 г.). Адресат жаловался Чехову, что он тщетно ищет того, что люди называют личным счастьем: 'Ну и бог с ним! Будем работать для науки и общих идей. Это, пожалуй, будет подороже личного счастья'. (Т. 19, стр. 453.) В ответ на эти слова Чехов пишет Членову: 'Работать для науки и для общих идей - это-то и есть личное счастье'. (Т. 19, стр. 112.) Следовательно, по мысли Чехова, специалист в области медицины может найти 'личное счастье, смысл жизни, если он будет работать не только для науки, но и для 'общих идей'.
В этом контексте термин 'общая идея' приобретает новый смысловой оттенок: 'общая идея' - это не только передовое мировоззрение, но и высокий общественный идеал в деятельности человека. Мало быть хорошим специалистом в научной области, надо быть и активным общественным деятелем - таков идейный смысл образа Николая Степановича. Этот смысл был весьма примечателен для творческого сознания Чехова второй половины 80-х годов, когда он пришел к твердому убеждению, что его литературная деятельность должна быть общественно-активной. А в-1895 г. Чехов показал трагическую судьбу талантливого писателя Треплева, творчество которого приняло антинародное, декадентское направление, и художник погиб.
Так осуществилась преемственность идейной проблематики 'Скучной истории' и 'Чайки', написанных в различные периоды творческой биографии Чехова: показана в различных художественных вариантах общность судьбы талантливого ученого и талантливого писателя, оторвавшихся от жизни, от народа. Академический аристократизм, оторванность от жизни духовно опустошили ученого, ограничили его кругозор, и он оказался в тупике; не умея найти большие цели, он не смог построить ни свою жизнь, ни ответить Кате, своему молодому другу, на вопрос, что ей делать в жизни.
Чехов считал эту самоизоляцию Николая Степановича от окружающей его жизни, чрезмерную углубленность в свое 'я' крупным недочетом в натуре героя 'Скучной истории'. В письме Чехова к А. Н. Плещееву (от 30 сентября 1889 г.) читаем: '... мой герой - и это одна из его главных черт - слишком беспечно относится к внутренней жизни окружающих и в то время, когда около него плачут, ошибаются, лгут, он преспокойно трактует о театре, литературе; будь он иного склада, Лиза и Катя, пожалуй, бы не погибли'.
В этом эпизоде повести, когда Катя уходит от Николая Степановича из номера харьковской гостиницы, не оглянувшись на своего друга, заключено осуждение старого профессора - его осудили и разочаровавшаяся в нем Катя и сам автор.
Таким образом, Чехов показал в повести несостоятельность человека, лишенного 'общей идеи', не только в области творческой деятельности, но и во всех сферах жизни. Это было главной творческой задачей автора 'Скучной истории'.
Удивительно, как не заметили этого основного идейного содержания повести многие современники Чехова, даже такие видные критики, как М. Неведомский и И. Анненский, увидевшие в финале жизни ученого только биологическую трагедию старого, умирающего человека, в противовес Н. Михайловскому, правильно понявшему социальный смысл образа Николая Степановича. М. Неведомский, например, говорил: 'Повесть написана не во славу 'обшей идеи', как истолковывает эту вещь Михайловский, а просто изображает постепенный упадок жизненных сил в больном и усталом старике ученом, - упадок, приводящий его к безнадежному скептицизму'. (М. Неведомский. Без крыльев. Юбилейный чеховский сборник. 1910, стр. 88.)
Помимо Михайловского, лучше других критиков, современников Чехова, понял основной смысл 'Скучной истории' Андреевич, отмечавший с большой проницательностью. 'Тоска по общей идее - это очень большие слова. Это значит - тоска по идеалу, тоска по цельности миросозерцания, по цельности натуры...' (Андреевич. Книга о М. Горьком и А. П. Чехове. Спб., 1900, стр. 207.)
* * *
В судьбе героя 'Скучной истории' показана не только трагедия ученого, не нашедшего для своей творческой деятельности одухотворяющей его 'общей идеи'. В этой судьбе отразилось общественное положение той части русской интеллигенции 80-х годов, которая в обстановке политичеекой реакции блуждала в поисках передового мировоззрения и деятельности, окрыленной высокими целями. Широкую постановку вопроса об идейных исканиях интеллигенции 80-х годов находим в те же годы и у публициста- демократа Шелгунова. Он выступил выразителем стремлений тех кругов русской интеллигенции, которые отказывались от мелкобуржуазной идеологии 'малых дел' и страстно искали больших задач жизни. В своих 'Очерках русской жизни', печатавшихся в 'Русской мысли' с 1886 по 1891 г., Шелгунов, полемизируя с ренегатски-обывательской философией 'малых дел', призывал интеллигенцию к большим свершениям. Весьма примечательно, что Шелгунов пользовался термином 'общая идея'. Возможно, что автор 'Скучной истории' применил этот шелгуновский термин, так выразительно характеризующий идейные стремления интеллигенции 80-х годов. Во всяком случае тут явная перекличка Чехова с Шелгуновым, отразившими в различных формах (первый - в художественной,, второй-в публицистической) одно и то же общественное явление.
В понятии 'общая идея' тоже сказалось 'знамение-времени'; вот почему этим понятием пользовались чуткие летописцы эпохи 80-х годов-Шелгунов, Чехов, Андреевич.
