сражавшийся до своего возвышения в армии Акомы, также был одет в доспехи. В преддверии боя он чувствовал бы себя голым, если бы его спину прикрывали только тонкие шелка.
Старый Инкомо остался верен привычной одежде. Он — лучше управлявшийся с пером, чем со столовым ножом, — стоял засунув руки за пояс; его морщинистое лицо застыло от напряжения. Хотя на своем веку он успел навидаться всякого, Инкомо не приобрел навыка к насилию. Призыв Мары к клану был не из тех поступков, какие совершают люди в здравом уме, и, поскольку до сей поры она была живым воплощением доброты и рассудительности, ее нынешняя ожесточенная решимость исполнить цуранский ритуал возмездия повергала его в ужас. Но годы пребывания на посту советника Минванаби научили его сдерживать свои чувства.
Только от воли богов зависела сегодня судьба Акомы и ее сородичей из клана Хадама, равно как и судьба их подданных — всех до единого.
Зазвучали фанфары, взмыл над лощиной рев изогнутых рогов. Барабаны выбивали дробь, пока парламентеры Ионани и Хадама, повернув каждый в свою сторону, шли обратно к войскам. Затем темп музыки ускорился; Люджан занял свое место в середине передних рядов, Ирриланди и Кенджи — на правом и левом флангах; другие офицеры возглавили войска домов клана. На утреннем солнце сверкнули щиты и копья, и волна ярких отблесков пробежала по всему простору луговины, когда тысячи воинов выхватили мечи из ножен.
Геральдические знамена хлопали при порывах ветра, и на крестовинах развевались красные вымпелы во славу Туракаму, бога смерти, чье благословение испрашивалось для предстоящего кровопролития. Жрец Красного бога ступил на узкую полосу земли, разделявшую враждебные армии, и запел молитву. Слова молитвы подхватили воины, и разом вознесшийся к небесам звук тысяч голосов ударил по ушам, словно гром в преддверии катастрофы. Около жреца стояла закутанная в черное жрица богини Сиби, кто есть сама Смерть. Присутствие жрицы, состоявшей на службе у старшей сестры Туракаму, подтверждало, что нынче многим суждено принять смерть. Жрец закончил заклинание и подбросил в воздух пригоршню красных перьев. Он поклонился до земли, затем приветствовал жрицу богини смерти. Но вот священнослужители удалились, и тогда на смену размеренному — хотя и могучему — речитативу пришел оглушительный хаос воплей и брани. Враги принялись поносить друг друга через разделяющее их пространство. Бросались непростительные оскорбления — так подтверждалась готовность биться до конца, готовность победить или умереть, как того требовала честь. Эти яростные выкрики были необходимы каждому, чтобы подбодрить себя и лишний раз увериться, что ни один воин не поддастся позорной трусости. Цуранский кодекс чести был неумолим: право на жизнь добывается победой, иначе бесчестие потянется из этой жизни в следующую, обрекая малодушных на жалкое существование.
Мара бесстрастно наблюдала за происходящим: сердце у нее словно оделось в броню. Сегодня другим матерям предстоит узнать, каково это — рыдать над телами убитых сыновей. Она почти не заметила, что ладонь Хокану, взволнованного ожиданием боя, легла на наплечник ее доспехов.
Наследник Шиндзаваи имел право остаться в стороне, ибо не был связан кровным родством ни с Хадама, ни с Ионани. Тем не менее, будучи мужем Слуги Империи, он считал для себя невозможным уклониться от участия в битве. Сейчас, в предвкушении боя, когда возбуждение воинов достигло предела, заставляя кровь быстрее струиться в жилах, темная сторона его натуры взяла верх. Хокану любил Айяки как собственного сына, и потеря мальчика не давала ему покоя, взывая к отмщению. Пусть разум твердит, что семья Анасати не причастна к убийству, но жажда смятенной души оставалась неутоленной. Кровь за кровь — и какая разница, виновен Джиро или нет!
Посланный Люджаном гонец подбежал к штабному шатру и поклонился до земли.
— Госпожа полководец клана Хадама! — заговорил он после знака властительницы. — Военачальники клана Ионани дали согласие. Битва начнется, когда круг солнца поднимется над горизонтом на высоту шести диаметров.
Мара окинула небосвод оценивающим взглядом:
— Значит, до сигнала к атаке остается меньше получаса.
Коротким кивком она подтвердила договоренность. И все же ожидание затягивалось дольше, чем хотелось бы… Айяки не получил даже такой отсрочки.
Томительно тянулись минуты. Воины продолжали до хрипоты выкрикивать оскорбления. Солнце медленно ползло вверх, наполняя воздух дневным жаром. Нервы у всех были напряжены так, что пролетевшая муха могла бы взорвать сгустившуюся мглу вынужденного ожидания.
Хокану горел нетерпением: он был готов выхватить меч и напоить клинок кровью. Наконец солнце достигло условленной высоты. Офицеры в штабном шатре не обменялись ни жестом, ни словом. Кейок лишь коротко вздохнул, когда Мара подняла руку. Люджан, находившийся в строю своих войск, занес обнаженный меч, и фанфары протрубили сигнал к бою. Без промедления обнажил меч и Хокану. Бой мог сложиться так, что он и не встретится один на один с врагом, поскольку его место — рядом с властительницей. Даже если клан Хадама будет разгромлен, воины Ионани не смогут пробиться сквозь гвардию Мары, окружающую штабной шатер; однако и он, и Сарик были наготове.
Звуки фанфар, казалось, длятся бесконечно. Замер в неподвижности военачальник Акомы; его высоко поднятый меч сверкал на солнце. В той же позе застыл стоявший напротив Люджана командующий войсками Ионани. Когда мечи обоих офицеров опустятся, лавина орущих солдат бросится в атаку через узкую полосу поля, и эхо от окрестных холмов будет вторить лязгу мечей и боевым кличам.
Хокану на одном дыхании пробормотал молитву за Люджана. Гибель доблестного военачальника Акомы была почти неминуема: ни одному воину из первых пяти рядов не приходилось рассчитывать, что он уцелеет, ибо слишком сильным бывал в подобных случаях натиск сражающихся с обеих сторон. Две огромные армии сойдутся, перемалывая все на своем пути, как зубы гигантских челюстей, и лишь воинам арьергарда доведется узнать, на чью сторону склонится победа.
Время отсрочки кончилось. Воины вознесли богам последние безмолвные молитвы о победе, славе и жизни. Затем меч Люджана дрогнул и молниеносно опустился. Воины подались вперед; на древках, поднятых знаменосцами с земли, взметнулись стяги, и тут с ясного неба грянул гром.
Тугая волна воздуха ударила Мару и Хокану прямо в лицо. Подушки разлетелись в стороны. Хокану покачнулся и упал на колени; рукой, свободной от оружия, он обнял Мару, укрывая ее. Шатер затрещал и заходил ходуном под напором ветра. Шелковые одежды Инкомо надулись как паруса, и его отбросило назад. Сарик подхватил натолкнувшегося на него Кейока, но тот едва снова не потерял равновесия, получив удар костылем по ногам. Оба советника, пытаясь устоять, вцепились друг в друга. Внутри шатра все стояло вверх дном: столы перевернулись, карты с планами сражения взлетели в воздух и вместе с занавесками, отделявшими личный уголок Мары, а теперь сорванными ветром, упали на спальную циновку властительницы.
По полю разгуливали пыльные смерчи, оставляя за собой невообразимый хаос. С треском ломались вырванные из рук знаменосцев флаги. Над передними рядами обеих армий поднялся крик, поскольку воины, не устояв под напором ветра, повалились на траву. Их мечи вонзились не в живую плоть, а в землю. Разбросанные смерчем, воины арьергарда беспорядочно тыкались друг в друга, и в конце концов на поле не осталось никого, кто был бы способен пойти в наступление и завязать бой.
В проходе между войсками возникло несколько фигур в черном. Складки их одежд не колыхались, ниспадая пугающе неподвижно. Затем, словно по команде, странные вихри улеглись. Воины разлепили запорошенные пылью глаза, и ярость сменилась благоговейным ужасом: увидев Всемогущих, они поняли, что маги намерены вмешаться в ход предстоящей битвы. И хотя оружие по-прежнему оставалось у них в руках и жажда крови все так же толкала их вперед, никто не встал, никто и движения не сделал в сторону магов, которые стояли точно посредине между противниками. Поверженные воины лежали ничком, вжав лица в траву. Ничей приказ не смог бы сдвинуть с места ни одного из них,
