— Либо он спятил, — Хокану указал на гонцов, добравшихся даже до самых дальних позиций, — либо не понимает язык сигналов.
Сарик немедленно отправил новых гонцов; тем временем несколько более опытных командиров уже пробивали себе путь — через встречный поток отступающего войска — к движущимся знаменам властителя Петачи.
С нарастающим ужасом Мара наблюдала за тем, что происходит на дальнем краю поля.
Целых две роты воинов в доспехах оранжевого и синего цветов разворачивались для атаки на правый фланг Анасати; воины в красном и желтом, уже начавшие отступление, снова перестроились и, оказавшись лицом к неприятелю, готовились отразить удар. Ветер доносил крики их командира, призывавшего солдат сохранять хладнокровие. Как видно, это были опытные и закаленные бойцы, но, возможно, их благоразумие проистекало из страха перед магами. Покорные приказу Всемогущего, они не спешили поддаться на провокацию Петачи.
Мускулистые руки Кейока, вцепившиеся в костыли, побелели.
— У этого сотника Анасати есть голова на плечах. Он не нарушил приказа магов, но если воины Петачи не одумаются, им придется идти в атаку вверх по склону, так что у парней из Анасати есть время выждать, и, возможно, столкновения удастся избежать.
Его слова предназначались для ушей магов, которые сбились вместе, образовав взволнованный кружок. Они хмуро наблюдали, как отряды властителя Петачи очертя голову поднимались по склону долины, занятому лагерем Ионани.
Один из черноризцев проронил несколько слов. Дважды послышался резкий хлопок воздуха, и двое других чародеев исчезли.
Слуги Мары с перепугу бросились на землю, да и среди ветеранов не один побелел как мел. У Люджана был вид человека, преодолевающего приступ морской болезни, и лишь Кейок выглядел так, словно его вытесали из камня.
Пара черноризцев возникла на поле перед нападающими. Оба мага разом вскинули вверх руки. Из кончиков пальцев вырвались зеленые лучи, и путь бегущим воинам преградила стена нестерпимо яркого пламени.
Непостижимое свечение слепило глаза, и Маре пришлось долго смаргивать слезы с глаз, прежде чем к ней вернулась способность четко различать предметы. Она через силу всмотрелась в дальний край долины, и у нее перехватило дыхание.
На первый взгляд не произошло ничего страшного. Воины властителя Петачи уже не бежали к боевым порядкам врага. Они застыли на месте; солнечный свет отражался от их глянцевых доспехов, и покачивались на ветру плюмажи. Однако при более внмательном рассмотрении взору являлась устрашающая суть этой обманчиво-спокойной картины. Руки, все еще сжимавшие оружие, содрогались: их живая плоть медленно вздувалась пузырями. Невообразимо мучительная беззвучная агония исказила лица. Чернела обугливающаяся кожа. Ветер закручивал спирали дыма, разнося смрад горелого тела. Из разваливающейся на куски плоти сочилась кровь, которая сразу же вскипала, обращаясь в пар.
У Мары тошнота подкатила к горлу. Она покачнулась назад; Хокану, сам потрясенный не меньше ее, подхватил жену. Даже видавший виды Кейок не сумел сохранить привычную невозмутимость.
С поля не доносилось ни единого стона. Зловещие чары не позволяли жертвам шевельнуться даже тогда, когда их лопнувшие глаза вытекали из пустых глазниц. Толстыми красными ломтями языки непристойно свешивались изо ртов, не способных даже на сдавленный хрип. Задымились волосы, расплавились ногти
— и все же жизнь еще не покинула воинов: обомлевшие зрители ясно различали, какие судороги сотрясают то, что еще оставалось от тел.
Сарик перевел дух:
— Боги, боги, они уже достаточно наказаны!
Маг, первым появившийся в шатре Мары, обернулся к советнику:
— Достаточно ли они наказаны и пора ли отпустить их души к Туракаму — решать нам.
— Твоя воля, Великий! — Сарик покаянно распростерся на земле, уткнувшись лбом в грязь. — Смилуйся, Всемогущий. Умоляю простить мою невольную дерзость.
Не удостоив Сарика ответом и храня ледяное молчание, маг взирал на мучения воинов Петачи. Наконец люди начали валиться наземь: один, потом другой — и так до конца, пока обе роты ослушников не полегли на траву почерневшими скелетами в сверкающих оранжевых с синим доспехах. Перед ними валялось знамя тех же цветов; ветер трепал его кисточки.
Наконец молодой маг отошел от собратьев и обратился к Маре:
— Наш закон не делает исключений, Благодетельная. Пусть твои люди помнят: от любого, кто оказывает нам неповиновение, остается пустое место. Ты поняла?
— Твоя воля, Великий, — хрипло прошептала властительница, подавив дурноту.
От группы магов отделился еще один, из-под капюшона которого торчали буйные рыжие пряди.
— Я пока еще не удовлетворен. — Он оглядел офицеров Мары.
Все были на ногах, за исключением Сарика. Ни в ком из них не ощущалось благоговейного трепета; возможно, именно эта вызвало неудовольствие посланника Ассамблеи.
— Так кто же посмел бросить нам вызов? — спросил он у собратьев, намеренно не замечая Мару.
— Юный властитель Петачи, — последовал крат-кий сухой ответ.
— Он действовал на свой страх и риск, не получив ни позволения, ни одобрения своего полководца, — послышался из кружка магов третий голос, прозвучавший более мирно.
Рыжеволосый маг покосился на Мару колючим зорким взглядом, прежде чем возразить:
— Его позор пятнает не только его.
Тот чародей, который уже показал свою готовность выступить в роли миротворца, не уступал:
— Тапек, я ведь сказал: властительница Мара не причастна к дерзкой выходке наказанного юнца.
Тапек в ответ пожал плечами, словно ему досаждала назойливая муха:
— Как полководец своего клана, властительница Мара отвечает за поведение всех отрядов, состоящих под ее командованием.
Мара вскинула голову. Ее леденила страшная мысль: эти Черные Ризы могут приговорить ее к смерти с таким же равнодушием, какое они выказали, вынося приговор Тасайо Минванаби: ведь в конечном счете именно их вердикт заставил его покончить с собой. Офицеры Мары помертвели от гнетущего предчувствия. В лице Кейока не дрогнуло ничто, лишь в глазах появился такой холод, какого никому не доводилось у него видеть.
Хокану невольно дернулся вперед, но Люджан железной хваткой стиснул его локоть.
Все до одного затаили дыхание. Если маги потребуют уничтожения Мары, ее не спасет ничто — ни меч, ни мольба, ни сила любви. Преданность тысяч слуг и воинов, которые с радостью пошли бы на смерть ради сохранения жизни госпожи, ни на волос не склонит чашу весов ее
