местечком Вискули, где на судьбе последней мировой империи был поставлен жирный крест, – её что-то словно в сердце кольнуло. И причина тому крылась даже не в минорном мотивчике, так соответствующем настроению девушки.
Дальнейшее в Людочкином изложении выглядело так:
– Слушая песню, я подумала вдруг: а как бы добирался до Москвы человек, побывавший в Беловежской пуще, но не упившийся вусмерть местной «Зубровкой», не захваченный в плен партизанами, вполне возможно, ещё не сложившими оружия, и не растерзанный волками, имеющими белорусско-польское подданство, а потому злобными вдвойне? И сама себе ответила: да очень просто! Сел бы где-нибудь в Бресте на пассажирский поезд и преспокойно покатил в Москву, благо на нашей совместной границе отсутствует таможенный и пограничный контроль.
– Подожди, – вмешался Цимбаларь, – но этому беспечному ездоку в любом случае пришлось бы предъявить в билетной кассе свой паспорт, будь он хоть российским, хоть канадским, хоть австралийским.
– Ну и что? – пожала плечами Людочка. – Паспорт нужен лишь для того, чтобы сверить его с компьютерной базой данных, в которую занесены сведения о всех разыскиваемых преступниках, террористах и многожёнцах. А поскольку зовут моего пассажира вовсе не Шамиль Басаев и не Борис Березовский, он без всяких проблем получит билет, рассчитавшись за него белорусскими «зайчиками».
– Это реальные факты или только твои умозаключения? – поинтересовался Цимбаларь.
– Это умозаключения, трансформировавшиеся в факты, – Людочка не смогла сдержать торжествующей улыбки. – По моей просьбе один из пограничников созвонился с Минском и выяснил, что двадцать четвёртого апреля сего года в тамошний международный аэропорт, кстати сказать, единственный в республике, рейсом компании «Белавиа» прибыл канадский гражданин Рудольф Бурак пятидесятого года рождения. Цель визита – деловые контакты. Продолжительность – три недели. Что и требовалось доказать!
– Белорусам инвестиции позарез нужны, вот они и пускают к себе всякую шваль без разбора, – глубокомысленно заметил Кондаков. – Говорят, одно время у них даже эмиссары Саддама Хусейна гостили. Да только столковаться не успели…
Цимбаларь, брезгливо косясь на свой давно остывший чай, сказал:
– Похоже, сегодня наша Люсенька заслуживает чего-то большего, чем это рвотно-слабительное средство. Например, ящик той самой «Зубровки», оставившей неизгладимый след в её девичьей памяти.
– Да дрянь эта ваша «Зубровка», – махнул рукой Кондаков. – Обыкновенная самогонка, настоянная на лесных травах. В промышленное производство её запустил Хрущёв, пристрастившийся к этому пойлу на охоте в Беловежской пуще. Наверное, это единственная добрая память, оставшаяся о нём в народе… А Людмиле Савельевне, в знак признания её достижений, мы подарим бутылочку виски, любимого напитка Шерлока Холмса.
– Виски пила Агата Кристи, а Шерлок Холмс предпочитал кларет, – возразила Людочка. – Лично мне не нравится ни то ни другое. Свой приз я лучше выберу сама.
– Но только в день получки, – уточнил Кондаков, машинально потрогав свой карман.
– Всё это очень хорошо, – произнес Цимбаларь. – Таким образом, Голиаф стал Рудольф Павловичем Бураком, хотя для этого ещё понадобится опознание трупа близкими родственниками… А его след из Белоруссии в Россию ты проследила? И вообще, чего ради он приземлился в Минске?
– Бурак – фамилия среди белорусов весьма распространённая, – пояснила Людочка. – Как и среди украинцев. Вполне возможно, что сначала он хотел навестить своих тамошних родственников. Но, скорее всего, это было сделано сознательно, чтобы не засветиться при въезде в Россию. Кого-то он здесь опасался.
– И тем не менее ранним апрельским утром, совершенно один, он попёрся в какое-то весьма подозрительное место, где и сложил голову, – задумчиво произнёс Цимбаларь.
– Мы ведь не знаем истинной цели его визита в Россию, – сказала Людочка. – Возможно, кто-то пригласил его сюда, причём характер приглашения не допускал отказа.
– Всё это мы можем узнать, только переговорив с родственниками господина Бурака, оставшимися в Канаде, – заметил Кондаков. – А для этого существуют два пути. Или через канадское посольство, или через региональное бюро Интерпола. Только предупреждаю заранее, связей ни в одном из этих учреждений я не имею.
– Они и не понадобятся, – заявил Цимбаларь. – Нравы урюпинской бюрократии на оба упомянутых вами учреждений не распространяются. Там верховодят чиновники совершенно другой, европейской формации.
– А я-то думала, что Канада относится к Америке! – ненатурально удивилась Людочка.
Цимбаларь ничуть не смутился, тем более что исключительные заслуги Людочки стали уже как-то забываться.
– Лучшие европейские традиции успешно прижились и на американской почве, – пояснил он. – Я имею в виду аккуратность, деловитость, сознание собственной ответственности и уважение к правам граждан. Увы, у нас этого не случилось. Разумному и справедливому делопроизводству мешают сорняки средневекового чванства, глубоко укоренившиеся на российской почве. Каждый самый ничтожный государственный служащий мнит себя по меньшей мере ханским баскаком, вольным по собственному усмотрению казнить и миловать православный народ.
– Хорошо сказано, – похвалила его Людочка. – Да только сам ты даже не баскак, а свирепый нукер, по воле своих владык собирающий с людей дань. Но только не серебром и золотом, а сокровенными тайнами, которыми большинство из них ни с кем не хочет делиться.
Пока Цимбаларь, заручившийся в канцелярии особого отдела солидной бумагой, наводил мосты с Интерполом, а Людочка отдыхала (и в этом её праве никто не сомневался), Кондаков занялся выяснением связей, оставшихся у Рудольфа Бурака на родине.
Через картотеку ОВИРа он выяснил, что названное лицо выехало на Запад ещё в восемьдесят пятом году, предварительно сочетавшись браком с гражданкой Израиля Верой Васильевной Пинской. Кроме того, в справке был указан последний адрес жительства Рудольфа Павловича. Однако никаких сведений о предыдущем браке и детях, оставшихся после него, не имелось.
Это нисколько не смутило Кондакова, в своё время попортившего репатриантам немало крови (не по собственной инициативе, конечно, а по долгу службы). Люди, желавшие покинуть страну развитого социализма, где к тому времени исчезли не только гражданские свободы, но и элементарные промтовары, шли на любые уловки – заключали фиктивные браки, за взятки меняли национальность, откупались от родни, препятствовавшей выезду, и даже совершали обрезания.
Кондаков, всегда стоявший на позициях умеренного патриотизма, эмигрантов не то чтобы презирал, а просто не понимал, как пчеловод не понимает кроликовода. По его представлениям, для нормального существования годилась любая страна, если ей, конечно, не угрожала судьба легендарного Карфагена или ещё более легендарной Атлантиды. Ведь перекрыть все лазейки, которыми извечно пользуются сметливые и неразборчивые в средствах люди, не под силу даже самому драконовскому режиму, а свобода – понятие сугубо индивидуальное, почти не зависящее от внешних обстоятельств. Иногда заключённые ощущают себя гораздо более свободными, чем тюремщики.
Ещё неизвестно, где бы Пушкину сочинялось легче – в деспотической России или на тот момент уже почти демократической Англии, куда он стремился всеми фибрами души. Недаром ведь его кумир Байрон, раскрепощённый, как никто другой, из вольного Лондона сбежал в закабалённую Элладу, где не только сражался за чужую независимость, но и предавался неудержимому разврату, который в конце концов и свёл великого поэта в могилу.
Самое смешное, что под сень звезды Давида бежали в основном русские,
