- Нету, дружище. Вчера, вишь, дождем мою лавочку залило. Известно было, что Пишкот не стесняется нагнуться за самым крошечным, хотя бы даже и затоптанным окурком; он называл это «ловить тигров». Окурки он прятал в жестяную коробку из-под боснийского табака, чтоб они пропитались запахом, и свертывал из них цигарки или «фаустпатроны».
- Впрочем, лично я эту проблему решил, - продолжал он, двигая бровями, только это не для неженок.
Пошарив в глубине своего шкафчика, он подал Гонзе цигарку, подозрительно шелестевшую в пальцах.
- Подохнуть можно! Солома или похоронный венок?
Гонза закашлялся после первой же затяжки, слезы брызнули у него из глаз, но он не сразу сдался.
- Травка от ревматизма. Марки «Лесняк»! - Пишкот имитировал голос диктора из кинорекламы. - Не забудьте! «Лесняк! Легкий, нежно ароматический! - Он шутовски ухмыльнулся. - Черт побери, не может же это вредить здоровью, раз в аптеке куплено, а? Мой фатер выращивает самосад в цветочном горшке, по- моему, он никогда не вырастет. Вчера папахен срезал стебелек, на нем еще и листочков-то не было, и высушил в духовке. Ему-то нипочем это зелье, но обыкновенного человека от одной затяжки пронзает насквозь, до пяток, и он сейчас же в слезы, как на похоронах...
- Ладно, заткнись... - Гонза погасил цигарку, сжав ее пальцами, но не бросил, сунул в карман. Рукой разогнал вонючий дым перед носом.
Пишкот обиженно завертел головой.
- Больно ты нежный. Когда глотка притерпится - не стесняйся, у меня целый ящик припасен на тот случай, если людишки откроют эту травку в аптеках. Марка «Лесняк», помни!
Мелихара Гонза застал под стапелем; тот привертывал шланг к крану воздухоподачи, мурлыча единственную свою песенку. Привернув, нажал на спуск, но молоток молчал. Молчали все молотки; рабочие, сунув руки в карманы, слонялись между стапелей, чесали языки, в то время как Даламанек в панике бегал по своему участку - только полы халата развевались - и призывал всех образумиться.
- В чем дело?
- Воздуха нет. Раньше полуночи разрыва не найдут. Это уже второй раз за неделю; а вчера для разнообразия на полсмены вышла из строя электростанция: Каутце гонял ремонтников как бешеный, орал и грозил гестапо, пока не была обнаружена причина аварии. Саботаж!
Гонза, нахмурив лоб, наклонился к Мелихару:
- Похоже, будто кто нарочно...
Глазки, всаженные глубоко в подушечки лица, строго обожгли его.
- Насчет этого, гимназистик, спрашивайте у Каутце...
Гонза оскорбленно поплелся прочь. В проходе между стапелями Даламанек возбужденно спорил с рабочими.
- А в чем дело-то? - развязно громыхал Гиян. - Над нами не каплет... Пускай герр Каутце пошлет сюда веркшуца потолще, мы ему шланг к заднице привернем...
Слова его утонули в хохоте, Даламанек убежал, как побитый. Восемь часов! К шкафчикам за стапелями пришел Леош, оторвавшись от своей картотеки: с несчастным видом он встряхивал птичьей головой.
- Надвигается погром, ребята, - вещал он. - Десять тысяч сверл и две тысячи лампочек! Поджечь, что ли, все? Если ревизия - мне не выкрутиться, а эта свинья Канька опять вино хлещет и на скрипочке пиликает. О дева Мария! «Мы еще насладимся жизнью, - толкует он своей команде, - прежде чем нас повесят за причинное место». Нет, это блюдо о перцем, здорово глотку щиплет...
- А кто в проходной?
- Гляди в оба, - поднял голову Пишкот, ковырявший ножом кусок дерева. Там нынче Заячья Губа сидит. Обер-свинья! В понедельник лазил по сумкам, даже баб проверял. Куча штрафов. Янечека-грузчика подкузьмил.
Предполагалось как нечто совершенно естественное, что Пишкот знает все, что происходит на заводе. Он был ходячее телеграфное агентство.
- А что Янечек сделал?
- Воровал на пару с одним из склада, а Заячья Губа возьми да залезь к нему в шкафчик. Держать такие вещи в своем шкафчике - голое любительство. Верно? А вообще-то он только помогал другому. По дружбе. Ну, сначала сцапали этого другого да в живодерне все из него и выколотили. Воровать тоже уметь надо.
Бацилла в ужасе хлопал глазами:
- А что он теперь?
- Если его пошлют на отдых в Градиштский лагерь - пусть благодарит господа бога. Там хоть со свету не сживают.
Мимо группки, в которой царствовал Пепек, шмыгали девчата из «Девина». Сортировка их с детальной оценкой, с выставлением отметок относилась к излюбленным развлечениям Пепека и его прихвостней в ночные скучные часы. Власта больно дорожится. Чепуха! У нее какой-то хахаль с контроля. Вранье? Спроси ребят с выдачи. А новенькая - форменная двойка. Сам взгляни! Сзади-то ничего нет!
Прошла мимо тихая парочка влюбленных, их называли «Еничек и Марженка» ;[34] они всегда держались за руки и преданно смотрели в глаза друг другу. Счастье робко озаряло их некрасивые лица. Дети, заблудившиеся в дремучем лесу... Грубость, царившая кругом, казалось, их не достигала - они видели и слышали только друг друга. Еничек и Марженка, где ваша пряничная избушка? - всякий раз думал Гонза, увидев их, и вид этой парочки действовал на него успокоительно. Незамеченные, они выскользнули во двор.
Девять часов, а молотки все молчат, снаружи в цех доносятся крики, топот сапог; в уголке за ящиками шлепают картами.
- Ба, да к нам гости! - оживленно закричал Пепек. - Кипятите кофеек, мальчики! Анделушка, я вот он! Мы дохнем от тоски, жемчужинка моя...
Местная богиня секса приближалась вальяжной походкой. Она вся расцветала под мужскими взглядами. Пепек хотел было схватить ее, но она шлепнула его по руке, ничуть не обидевшись.
- Отзынь! - Андела оскалила острые зубки, улыбнувшись дразнящей улыбкой, и огляделась, словно выискивая жертву.
- Пепек доверительно наклонился к ней:
- Если ищешь святошу, так он вон там, за четвертым стапелем, зубрит в обратном порядке семь смертных грехов, а сам трясется - очень уж ему хочется совершить первородный грех.
- Не квакай!
Наконец Андела нашла того, кого искала. Это был Капела; он сидел на перевернутом ящике, сложив руки на острых коленях, и с мирным достоинством глядел в пространство. Через плечо его был перекинут нарядный, ручной работы шарф, и выглядел Капела необычайно благородно.
- Эй, Капела! - заорал Пепек. - К тебе клиент пришел! Ну-ка предскажи ей какого-нибудь двухметрового - обычного-то ей мало... Эти слова ввергли девицу в непривычное смущение:
- Не слушайте его, пан Капела! Дурак он. Найдется у вас для меня минутка?
Художник осчастливил Анделу приветливой улыбкой.
- Конечно. С удовольствием, барышня...
Он поклонился со старомодной галантностью и повел ее в сторонку, не спеша, не роняя достоинства. Всем было известно, что к многочисленным талантам и знаниям Капелы относится и искусство графологии; так он, нимало о том не заботясь, всегда бескорыстно приветливый, сделался предсказателем судеб для многих женщин и девушек. Он умел молчать, как могила, но популярность его росла не только по этой причине; будущее, которое он раскрывал в своих предсказаниях, таинственных и невнятных и потому возбуждавших доверие, было как сладкий пирог, обильно утыканный изюмом. Сам бедный и незначительный Капела щедро дарил обещания, выслушивал своих клиенток, понимал их и отпускал грехи, как добрый боженька.
Десять. Гонза увидел, как Мелихар машет ему рукой от двери. Понял - зовет в столовку. Обычно он
