колымага остановилась совсем рядом, почти над головами задержанных, окутав их клубом выхлопных газов и запахом наверняка подтекающей солярки. Четверо попробовали подняться и не смогли. – Кто лежит встать руки поднять документы показать, – терпеливо повторил этот другой голос. Четверо опять отказались подчиниться и он сказал что-то по-монгольски. Их подхватили, подняли, подобно дровам забросили в открытые двери обшарпанного, крашеного в серый цвет фургона с помятыми боками...
– Господи, как здесь хорошо... тепло... прямо настоящий Ташкент... – прошептал почти счастливый Подберезовский, когда их бросили в сырую камеру с голыми деревянными нарами вдоль стены, которая нагревалась от расположенной в смежной комнате печи – другого отопления здесь не было.
Четверо прижались друг к другу как щенята, оторванные от теплого сучьего бока, и мгновенно отключились от реальности...
– Итак, – на чистом русском языке произнес человек с плоским как блин лицом, в черном, великоватом на пару размеров костюме, в длинных рукавах которого напрочь утопали его руки, – начинаем перекрестный допрос. – Он высвободил из рукава кисть, не отводя пронзительного взгляда от рассаженной на четырех некрашеных, привинченных к полу табуретках пленников, нащупал на покрытом газетами столе химический карандаш, послюнявил, приготовился писать.
– Простите, – стараясь скрыть удивление, вежливо спросил его Седой, – но... что ж это за перекрестный допрос, когда вы один допрашиваете четверых?
– Хотите сказать, что должно быть наоборот? – Человек прищурился. – Это новаторский следственный метод, перекрестный допрос по-монгольски. И он уже сработал, так как вы мгновенно прокололись. Откуда у вас такие познания, если вы только что утверждали, будто перешли границу случайно, что являетесь заблудившимися в лесу грибниками?
– Мы и есть грибники, – буркнул посрамленный Седой. – А про допросы я в фильмах видел.
– Мы сталевары, – счел нужным встрять Подберезовский. Несколько часов сна восстановили его деловые качества и творческие силы; он отогрелся, был напоен горячим чаем без сахара и заварки, и сейчас чувствовал себя в ударе. – Стахановцы, так сказать, если вы знакомы с таким определением. Видите, все с головы до ног в мозолях. Ударным трудом заработали отпуск, вот решили развеяться, сходить за грибами.
– На болото? В такую пору? – очень и очень спокойно поинтересовался человек, со скоростью прекрасно подготовленного стенографиста записывавший ответы плененной четверки прямо на полях газетного покрытия стола.
– Мы горожане. Работаем на заводе в три смены. Годами не отходим от мартена, про грибы знаем только понаслышке. Думали, сейчас им самая пора. Границу перешли случайно. Мы не знали. Отпустите нас, мы больше не будем, – заверил хозяина кабинета взявший на себя инициативу Подберезовский.
– Хорошо, – неожиданно согласился тот. – Мы вас отпустим. То есть, проводим до границы и сдадим русской стороне. Можете возвращаться на завод, к печи, пока она не остыла. А перед этим позвоним президенту Подпутину, чтобы он оказал вам как можно более теплый прием. Может, получите от него еще более длительный отпуск. – Человек усмехнулся. – Так как? Хотите поискать грибы теперь в вечной сибирской мерзлоте? Им там сейчас самый сезон.
– При ч-чем з-здесь Подпутин? – Подберезовский вдруг начал заикаться. – Кто вы? И откуда так хорошо знаете русский?
– Я майор, сотрудник монгольского отделения интерпола, – ровным тоном пояснил человек. – На вас дана ориентировка, назначена премия за поимку... – Кажется, он на что-то намекал.
– Борис Абрамович! – в один голос воскликнули трое ФСБ-шников, тоже намекая на что-то.
– Я дам больше! – мгновенно сориентировавшись, пообещал олигарх, делая своим успокаивающий жест.
– Сколько? – безразлично глядя в сторону, спросил майор.
– Сто долларов.
ФСБ-шники возмущенно ахнули, а интерполовец медленно перевел взгляд на Подберезовского, посмотрел на него с интересом.
– Значит, сговорились, – с облегчением выдохнул тот.
– Конвой! – негромко скомандовал майор, и в небрежно выкрашенную белым дверь тут же вошли люди в халатах, украшенных золотистыми погонами, с маузерами в деревянных кобурах, от тяжести которых провисли кожаные ремни. – Увести.
– Двести! – выкрикнул Подберезовский. На его плечо легла рука плохо выбритого щекастого монгола. – Поверьте, двести – очень приличная сумма! На нее можно купить много огненной воды! – Его стали отрывать от табуретки. – Триста! – Он вцепился в дерево своего седалища прочно, подобно потерпевшему кораблекрушению, гонимому волнами моряку. – Триста пятьдесят – больше у меня просто нет! И не было никогда!
– Быть вам, Борис Абрамович, макиварой, – бросил майор, когда четверых дотащили до двери.
– Откуда вы знаете? – Обмякший олигарх повис в крепких руках сопровождающих.
– Слухи бродят, – майор усмехнулся, – монгольский интерпол их ловит. Так как, будем предлагать настоящую цену или валять дурака?
– Будем предлагать, – принял мужественное решение мгновенно окрепший телесно и духом Подберезовский.
Майор сделал знак подчиненным, дождался, пока за ФСБ-шниками захлопнется дверь, и окинул сидящего перед ним олигарха взором уже ласковым.
– Хотите курить? – Подберезовский не сразу понял смысл вопроса, затем отрицательно помотал головой, склонил высокий лоб мыслителя, закусил губу, что-то лихорадочно про себя обдумывая. – А стюардессу не желаете? Вино, танцы, флирт... – Олигарх поднял глаза, нашел лицо майора опять усмехающимся, покрылся розовыми пятнами.
– Ч-что вы сказали?
– Ах да, вы же не любите флиртовать с этими, которые парят где-то там в белых рубашках от Доси... – Интерполовец не глядя ткнул пальцем вверх, затем поставил локти на стол, лег подбородком на ладони – чашечкой – и вздохнул. – Что ж, тогда давайте к делу. Предлагайте. Внимательно вас слушаю...
Глава 16. Монголы. Олигарх
Четверых опять подвели к затрапезному интерполовскому фургону, со скрипом открыли мятую дверь. Только теперь, в отличие от прежней загрузки, в железное чрево машины пленников не забросили, но вежливо пригласили, а на блинообразных лицах сопровождающих появились улыбки.
– Чего они улыбаются, не знаешь? – настороженно приглядываясь к охране в халатах с золочеными погонами, шепнул ФСБ-шник с оттопыренными ушами своему непосредственному начальнику, Седому. Тот молча пожал плечами, затем, что-то сообразив, вопросительно посмотрел на Подберезовского. Не отвечая, тот подмигнул садящемуся в кабину майору, поощрительно хлопнул по плечу низкорослого конвоира, почтительным жестом приглашающего его внутрь фургона, засмеялся весело, вроде беспричинно, и, забравшись первым, расслабленно присел на железную, вдоль борта, скамейку.
– Скажи шефу, пусть трогает, – приказал олигарх сопровождающему их низкорослому, усевшемуся на скамейке напротив. Рядом с ним пристроились еще три конвоира. Низкорослый ничего не ответил – вероятно, не понял, – только расплылся в улыбке совсем широко, насколько позволяли сопротивляющиеся такому надругательству губы, а машина поехала и без его вмешательства.
– Чего он лыбится? – окончательно потеряв выдержку, вскрикнул лопоухий. – Борис Абрамович, скажите ему, пусть прекратит! Скажите, скажите же, они почему-то вас слушаются!
– А ну, прекратить истерику! – приказал Седой. Он первым догадался, что все это означает. – Улыбаются, потому что Борис Абрамович обо всем с ними договорились. Чего ж им не улыбаться. Небось, есть за что. – Он посмотрел на олигарха вопросительно.
– А я думал, нас стрелять повезли, – признался, успокоившись, лопоухий. – В жизни не забуду этих улыбок. Че лыбиться-то, спрашивается, если не умеешь? – Он покосился на конвоиров и сплюнул.
