Блондинка. Том II

четким, быстрым и ясным умом прирожденного игрока. Тело ее было само совершенство, хотя она не обладала ни роскошным бюстом Блондинки Актрисы, ни ее шикарной задницей. У нее было изумительных пропорций лицо в форме сердечка с немного выступающими скулами, нежно очерченным подбородком с ямочкой и блестящими темными глазами. Вы видели это лицо и тут же вспоминали полотна Боттичелли. На ум приходила также классическая греческая скульптура. И уж определенно оно не вызывало таких ассоциаций, как Голливуд, Калифорния, 1960-х, и в еще меньшей степени — городок Грабтаун, штат Северная Каролина, начала 1920-х. О, если бы я могла быть такой женщиной! Впрочем, мы очень похожи, внутренне.

Блондинка Актриса услышала собственный, по-девичьи высокий и нервный голос:

— Но я актриса! В этом сама моя жизнь!.. Вот почему я так стараюсь, просто из кожи лезу вон. Все лучшее во мне — это прежде всего актриса.

С небрежной усмешкой Брюнетка закурила сигарету — тоже как-то по-мужски, одной рукой, не зажигалкой, а спичкой, которой так ловко чиркнула о коробок. Выпустила длинную струю дыма, отчего глаза у Блондинки Актрисы тут же заслезились, и заметила, не слишком добродушно, поучительным тоном старшей сестры:

— Лучшее для кого, Норма? Для фанов, что ли? Для студийных боссов? Для Голливуда?

На что Блондинка Актриса ответила:

— Нет! Для… Для всего мира. Для времени. Для всех, кто меня переживет. — Она запнулась, глаза ее расширились, смотрели растерянно и с тревогой. Для…

Красивые глаза Брюнетки, опушенные длинными стрельчатыми ресницами, были устремлены на нее. Смотрели так пристально, так соблазнительно. Гипнотически. Блондинка Актриса вся задрожала под этим взглядом, потеряла дар речи, была не в силах думать. В воспаленном бензедрином сознании пронеслось воспоминание — Гарриет, перед ней Гарриет, сидит смотрит на нее невозмутимыми темными глазами, а вокруг лица плавают кольца сигаретного дыма. Моя темная искусительница-сестра. Моя сестра — крыса.

Брюнетка же тем временем говорила:

— С чего это ты так завелась? Ты же МОНРО! То, что ты делаешь, называется МОНРО. Пусть даже каждый новый твой фильм отныне будет полным провалом, ты все равно останешься МОНРО. На всю жизнь. Будешь МОНРО и после смерти. Эй, ты чего, а? — Она заметила странное выражение на лице Блондинки Актрисы. Но ведь я пока живая! Я живая женщина! — Никто не способен сыграть блондинку лучше тебя. В кино всегда была какая-нибудь блондинка. Была Харлоу, были Ломбард, и Тёрнер, и Грэбл. А теперь есть Монро. Может, ты последняя?

Блондинка Актриса смутилась. Был ли в этих словах какой-либо подтекст? Ночами ей подолгу не удавалось уснуть, муж, Драматург (надо сказать, в Голливуде к этому загадочному человеку относились с почтительным снисхождением), уехал по ее настоянию в Нью-Йорк, она снова жила одна в Голливуде, будто плавала на айсберге посреди холодного бурного моря; теперь она не только утратила дар четко выражать свои мысли, но и сами мысли стали какими-то путаными и обрывочными. Она прямо физически ощущала, как трещит и рвется тонкая нить мысли. Она устала непрерывно думать и терзаться угрызениями совести; а противоядием этой усталости служили распад полное безумие; еще этот пустой, стеклянный взгляд Глэдис Мортенсен, и Норма Джин осознавала это и одновременно отказывалась верить, это стало тайным подтекстом ее жизни.

Возможно, Брюнетка догадывалась. Брюнетка была очень привязана к Блондинке Актрисе. Очевидно, в ней говорила девочка, некогда жившая с родителями на ферме в Северной Каролине, которую инстинктивно влекло ко всем слабым и убогим — некогда таким хорошеньким пушистым цыплятам, превратившимся в кур и начавшим терять оперение; и теперь на них налетали и клевали бывшие, более сильные их товарки, и они истекали кровью и были обречены. Жалела она и самых маленьких поросят из огромного выводка — не способные прорваться к сосцам свиноматки, они слабели, хирели и тоже были обречены. Их могли растоптать, даже сожрать более крупные, сильные собратья… сколько же их, раненых и несчастных! Хотелось спасти их всех. Когда ты ребенок, тебе хочется спасти их всех.

Брюнетка сказала:

— Голливуд платит деньги. Вот почему мы здесь. Мы те же проститутки, только более высокого класса. А проститутка не склонна вносить в свое ремесло романтику. Скопив достаточно денег, она удаляется от дел. Кино — это тебе не операции на мозге, дорогая. Это тебе не детей рожать. — Детей? Но при чем тут дети? Блондинка Актриса смущенно заметила:

— О, но если все действительно обстоит вот так… то я… то мне должно быть стыдно.

Брюнетка расхохоталась.

— Лично я никогда ничего не стыдилась!

Но Блондинка Актриса не унималась:

— Для меня игра — это ж-жизнь. И работаю я не только за деньги. Это… ну, ты понимаешь. Искусство. -

Она тут же устыдилась пылкости, с которой были произнесены эти слова.

Брюнетка сказала, как отрезала:

— Чушь! Игра — она и есть игра, и ничего больше.

Но я хочу стать великой актрисой. Я стану великой актрисой!

Возможно, она ее просто жалела. Видела выражение этих глаз. Брюнетка резко сменила тему и заговорила о мужчинах. Зло, остроумно. О тех мужчинах, которые были знакомы им обеим. Студийные боссы, продюсеры. Актеры режиссеры. Сценаристы, агенты, а также остающиеся в тени более мелкие и постоянно сменяющие друг друга персонажи этой пограничной культуры.

Ну, уж, само собой разумеется, что ей пришлось трахнуться с Зет, «по пути наверх». Да кто только с ним не трахался? Много лет назад она трахалась с агентом Блондинки Актрисы и называла его не иначе, как «этот маленький сексуально озабоченный карлик-еврей Шинн». Она скучала по И. Э., даже сейчас. Не обошлось и без Чаплина. Точнее, среди ее любовников были оба — Чаплин-старший и Чаплин-младший. Были Эдвард Дж. Робинсон-старший и Эдвард Дж. Робинсон-младший.

— Эти двое, Касс и Эдди Дж., они вроде бы доводились и тебе дружками, да, Норма? — Имел место и Синатра, она пробыла замужем за этой звездой рока около года. Ох, уж этот Фрэнки, он лишился ее уважения, когда пытался отравиться снотворным. — Из любви. Из любви ко мне, представляешь? Но кто-то вызвал «скорую», не я, и они его спасли. И тогда я и говорю ему: «Эх ты, дубина ты стоеросовая! Только женщины принимают снотворное. Настоящие мужчины вешаются или стреляются, вышибают себе мозги». Он так и не простил меня, а что касается других женщин, так уж тем более им не простил.

Тут Блондинка Актриса неуверенным голоском заметила, что всегда восхищалась пением Синатры. Брюнетка пожала плечами.

— Да, Фрэнки неплох. Если тебе нравится, что белый парень, американец, вполголоса поет перед микрофоном разную муть. Но лично я предпочитаю настоящую «черную» негритянскую музыку, джаз или там рок. Ну, а в смысле траха Фрэнки был вполне о'кей. Конечно, когда не обкуривался и не напивался. Жилистый такой, весь как из веревок свит. Короче, живой скелет с большим дымящимся членом. Но и в подметки не годился тому типу, своему приятелю, ну, этому макароннику, как его там… забыла, ну, за которым ты побывала замужем, Норма. Тогда еще про вас двоих писали во всех газетах. — Она игриво подтолкнула Блондинку Актрису локотком в бок. — Любил, когда я называла его «Янки-пуля». Вообще этим итальяшкам следует отдать должное, ты как считаешь? Они по крайней мере хоть на мужиков похожи.

О, это выражение на лице Блондинки Актрисы! А ведь за ними наблюдали, правда, с почтительного расстояния, и все фиксировалось, и особо отмечалось, что в один прекрасный день две эти дамочки составят классическую композицию — черное с белым. Вот сексуальная, агрессивная красотка Брюнетка в пурпурном шелке смеется и берет детское личико Блондинки Актрисы в обе ладони и крепко целует ее прямо в губы.

Суть Брюнетки, сущность Блондинки…

Монро хотела быть артисткой. Она, одна из немногих встреченных мною людей, воспринимала всю эту муть на полном серьезе. Это ее и доконало. Она добивалась признания, мечтала