Блондинка. Том II

является выходом и решением загадки жизни.

(Эти слова он записал тогда и запишет еще многое; слова всегда служили ему утешением, своего рода раскаянием, заклинанием, способом изгнания нечистой силы. Но никогда больше не скажет она ему с мольбой в глазах: Ты ведь никогда не будешь писать обо мне, да, Папочка? Нет, больше никогда.)

День премьеры! Мудрость дзэн вдруг снизошла на нее, и сахарным низким голосом Шугар Кейн она, глотая «Дом Периньон», протянула:

— О-о-о Боже! О, теперь я все поняла! Эти кошки! Это они во всем виноваты! — Но открытие это посетило ее только после премьеры «Некоторые любят погорячей». Только после череды бесчисленных бессонных ночей с глотанием таблеток; после дней, недель и месяцев ощущения себя выжатой и измятой, словно банное полотенце, заброшенное в корзину для грязного белья; после вмешательства «скорой» (случилось это на Коронадо-Бич, где у нее вдруг началось сильное сердцебиение. Позже выяснилось, что это был приступ тахикардии. К., единственный из всех просто не выносивший даже прикосновения к коже ММ, подбежал к ней и поднял с раскаленного солнцем песка, куда она вдруг упала).

Сидя в длинном элегантном черном «кадиллаке» рядом с легендарным пионером и филантропом Голливуда мистером Зет по одну руку и с худощавым хмурым мужчиной, доводившимся ей мужем, по другую, она вдруг воскликнула:

— Те кошки! Ну, которых я т-тогда к-кормила. О!.. — Она произнесла эти слова вслух, но никто ее не слушал. Она уже находилась на той стадии жизни, когда человек часто рассуждает вслух, но никго его не слушает.

На макияж и одевание на Студии ушло шесть часов сорок минут. После чего она впала в полубессознательное состояние. Доктору Феллу пришлось заняться ею прямо в гримерной; доносившиеся оттуда причитания и сдавленные крики боли уже стали привычными для обитателей Студии, их воспринимали как отзвуки творившихся там веселых забав. Она закрыла глаза, длинная острая игла погрузилась в артерию на сгибе локтя; иногда игла вонзалась в бедро; иногда — в артерию прямо за ухом, спрятанным под пышными платиновыми волосами; иногда, что было более рискованно, он делал ей укол в грудь, над сердцем.

— Так, мисс Монро, осторожненько, не шевелитесь. Ну вот и все.

Эти добрые всевидящие глаза сокола, этот крючковатый нос-клюв. Ее доктор Фелл! В каком-нибудь другом фильме доктор Фелл стал бы поклонником Мэрилин, впоследствии, возможно даже, — ее мужем. Но в этом фильме доктор Фелл был соперником нынешнему мужу, с молчаливым и мрачным неодобрением относившемуся к так называемым «лекарствам» жены, не знавшему ничего или почти ничего об этом своем сопернике. Доктор Фелл был из того же разряда, что и Уайти, — то есть человеком, усердно готовившим МЭРИЛИН МОНРО к появлению на публике, за что и получал от Студии чек на весьма щедрую сумму. Но Фелла в отличие от Уайти она очень боялась, ибо кто, как не он, властвовал над жизнью и смертью своих подопечных.

— Придет день, и я с ним расстанусь. Со всеми с ними. Клянусь!

О, эта пышная голливудская премьера! Как все это напоминает славный золотой век Голливуда! Студия радостно приветствовала «Некоторые любят погорячей», фильм, возымевший, к удивлению всех посвященных, небывалый успех. Еще один потрясающий блокбастер с участием великолепной, незабываемой МЭРИЛИН МОНРО. Да и премьерной публикой картина была принята очень тепло критиками — тоже. Кинопрокатчики со всей территории Соединенных Штатов боролись за право первыми получить его.

Однако воспоминания самой Блондинки Актрисы об этом фильме были несвязными, как неоднократно прерываемый сон. В памяти не осталось ни единой реплики Шугар Кейн, за исключением (что выглядит просто иронией судьбы) той, самой первой, которую она, запинаясь, произносила во время легендарных шестидесяти пяти пересъемок одного и того же эпизода: «Это я, Шугар». Тогда она все время ошибалась и говорила: то «Это Шугар, я», то «Шугар, это я», то «Ш-Шугар, я, что ли?», «Шугар! Я.'», «Я это, Ш-Шугар», «Так это я? Шугар?». Но все это было теперь забыто. Они хотели любить свою Мэрилин, Мэрилин снова была любима.

Три года отсутствия в Голливуде, и вот МЭРИЛИН ВЕРНУЛАСЬ! О чем возвещали, трубили во все трубы и рожки, приветствуя ее возвращение, маги и волшебники прессы. Тайна была разоблачена: «ТРАГЕДИЯ И ТРИУМФ», «ВЫКИДЫШ В МЭНЕ». (Что касалось «выкидыша в Мэне», то, глядя отсюда, из южной Калифорнии, это действительно выглядело трагедией.) Ну, а ТРИУМФ В ГОЛЛИВУДЕ… Да Голливуд для того и существует, самое подходящее для триумфов место! Когда Мэрилин спрашивали, как она себя чувствует, она сахарно-сладким сексуальным шепотком отвечала примерно следующее:

— О, я так понимаю, для меня это большая честь? Остаться в живых?

Она искренне верила в это. Еще будучи школьницей, Норма Джин записала в своем дневнике эти слова.

Вдоль по ярко освещенному Голливуд-бульвар медленно движется вереница сверкающих черных лимузинов. Процессия «королевских» особ Голливуда. Офицеры лос-анджелесской полиции верхом на лошадях. Преграды, ограждения, возведенные той же полицией, яркие вспышки прожекторов и мириады отражающих этот свет биноклей, даже телескопов, направленных на нее из толпы. И среди них, конечно же, Снайпер, человек-невидимка в черных рубашке, пиджаке и брюках. Нет, он не внизу, слегка пригнувшись, он стоит и терпеливо ждет у окна, в снятой Агентством комнате, в оштукатуренном под серый камень доме. Он нанят этим самым Агентством, чтобы следить за ней (ее коммунякой-мужем), следить через прицел своей мощной скорострельной винтовки, о чем она, пребывая в праздничном настроении, старается не думать.

Да и зачем?..

— Некоторые вещи существуют лишь в твоем воображении. Это называется «паранойя». О, да тебе это прекрасно известно!

Еще одно мудрое изречение, записанное школьницей Нормой Джин в дневник.

Тысячи людей выстроились вдоль проезжей части этим теплым благоухающим калифорнийским вечером, давятся у ограждений, возведенных полицией, чтобы поглазеть на эту великолепную процессию из черных лимузинов! Ропот, бормотание и приветственные крики толпы накатывают на нее волнами. Они собрались здесь, они с замиранием сердца и нетерпением ждут, желая увидеть лица знаменитостей, в особенности лицо (тело) самой МЭРИЛИН МОНРО! «Мэри- лин Мэри- лин Мэри-ЛИН}.» — доносится до нее причитание толпы. Если б лимузин был открытым, если б Блондинка Актриса могла подняться в нем во весь рост, ее могли бы лучше разглядеть тысячи, сотни тысяч фанов! Но худощавый хмурый мужчина, все еще бывший ее мужем, не потерпел бы такой фамильярности, возможно даже, и мистер Зет, и другие студийные боссы запретили бы ей это из опаски, что ей, их собственности, столь хрупкой и уязвимой, может быть нанесен урон. Монро долго не протянуть. Это же очевидно. Грэбл хватило на двадцать лет, а Монро и десяти не протянет. Черт!

Она изумленно взирала на толпы поклонников из окна автомобиля. Сколько же их, Господи! Просто не верится, что Господь в рвении своем понаделал столько людей!..

Но тут вдруг она увидела среди этих лиц кошачьи морды с оскаленными в ухмылке хищными зубами. Курносые кошачьи носы и прямые заостренные уши. Те самые бродячие кошки, что бегали вокруг «Капитанского дома»! Ее охватил ужас. «Это те самые, это они хотели, чтобы мой ребенок умер. Те самые кошки, которых я к-кормила». Она обернулась к сидящему рядом высокому, худому мужчине с мрачным лицом, который явно неловко чувствовал себя в смокинге, и уже собралась рассказать об этом своем открытии, но не смогла подобрать подходящих слов. Ведь он, несмотря ни на что, оставался мастером слова. А она… она всего лишь незваным гостем его воображения. Он презирает меня. И себя презирает — за то, что любит меня. Вот болван!

Она расхохоталась. Шугар Кейн была девушкой-простушкой, играла себе на укулеле и еще немножко пела, и ее простота на экране приводила всех в восторг. Хотя в так называемой «реальной жизни» подобная простота была бы признаком умственной неполноценности. Но насколько проще и приятнее во всех отношениях, когда тебя все любят, побыть хоть немного Шугар Кейн, без всякой иронии. «Я смогу. Вот, смотрите. Шугар Кейн и без всякой иронии. Мэрилин без слез».