мальчишка смотрел опасливо, как собачонка. И Карлтону почему-то захотелось на ходу ткнуть его кулаком в грудь. Но он прошел сквозь толпу, и они молча выжидали, и только за его спиной драка возобновилась. Всего за несколько дней перед тем Карлтон сам участвовал в настоящей драке и едва не убил стервеца, из- за которого все началось. Это случилось не в поле, а за сараями, где разгружали корзины, и старшой узнал только после. Впрочем, ничего особенного не произошло. У того парня, стервеца откуда-то из восточных штатов, вылетели два зуба — не велика беда. Карлтон вполне мог его и убить. Пришлось взять себя в руки. Чудовищная жажда вдруг одолела его, внутри стало жарко и сухо — во рту, в желудке, его душило, пришлось включить рассудок, включить на полную мощность, точно сирену тревоги, вопящую по радио, — чтоб сдержаться, не пинать больше в лицо поверженного противника.
Был у него когда-то приятель, Рыжий, и этот Рыжий кого-то убил. Вышло это по ошибке, он убил какого-то городского, и оттуда явилась полиция, Рыжего арестовали, а вся артель собралась и уехала, и только Рыжего не было с ними в грузовике. Года два спустя в Южной Каролине кто-то рассказал Карлтону, что Рыжий на этом и впрямь сломал себе шею, тут уж не до шуток. Вот почему Карлтон перестал пинать мальчишку в лицо, только и выбил ему два паршивых зуба — велика важность!
Карлтон мимоходом поглядел на лачугу своего приятеля Рейфа, рослая и полная жена Рейфа кормила грудью младенца. Она хотела было застегнуть кофту, но только чуть прикрыла грудь рукой, ладонью наружу, и улыбнулась.
— Можно и мне нынче вечером с вами? — спросила она.
— А, это Уолпол?
Из двери выглянул Рейф. У него была какая-то странная угловатая голова, темно-каштановые волосы — редкие и всегда влажные, даже удивительно вспоминать, что ему только двадцать восемь.
— Можно и мне нынче вечером с вами? — повторила жена Рейфа.
— Ну, у нас свои планы, — усмехнулся Карлтон и по-свойски ступил на порог. Толстая Элен, жена Рейфа, прикидывалась пугливой, но, как на всех женщин, порой на нее находило, и она точно с цепи срывалась; Карлтон и на себе это однажды испытал. — Может, и у тебя есть свой интерес, а? Только и ждешь, чтоб Рейф убрался из дому?
Она взвизгнула, замахнулась. Карлтон пригнулся, будто со страху, в груди стало легко и весело. Вот всегда бы так — пересмеиваться, болтать о чем попало. Спятил он, что ли, когда жалел, что рабочий день кончился? Для таких мыслей надо спятить. Вот оно, самое лучшее время: с работой на сегодня покончено, вонючая лачуга и полоумная жена остались позади. То все само по себе, а он сам по себе. Когда Карлтон уходил из дому к обыкновенным людям, вроде Рейфа с женой, он никак не мог понять — отчего же назавтра, дома или за работой в поле, он никогда не вспоминает, как ему было с ними хорошо. А вместо этого опять и опять уносится мыслями «домой», на многие годы в прошлое.
— Ну, как Перл, все так же или получше? — спросила Элен, и углы ее рта опустились.
Карлтон пожал плечами.
— Она миленькая, очень даже миленькая, — печально сказала Элен. — Рейф тоже не отказался бы от такой белокуренькой, да только ему досталась я, ха-ха. Верно я говорю?
— «Ха-ха» — это верно, — сказал Рейф.
Он шагнул за порог и огляделся, будто взглядом смерил все вокруг. Пол лачуги приподнят был над землей примерно на полфута: она стояла на цементных плитах, как на подпорках. Под полом и перед дверью раскидан был всякий мусор и тряпье.
— Рейф любит весело провести времечко, ну и пожалуйста, я не против, — громко сказала Элен. Высунулась из дверей и крикнула им вдогонку: — Знаю я, что за народ вы, мужчины! Я никому не в осуждение. Рейф и я — мы…
— Хватит болтать! — крикнул Рейф через плечо.
И они вдвоем зашагали к шоссе. Карлтон ненароком оглянулся и увидел — позади, за деревом, пробежала Клара.
— Эй, Клара! — закричал он. — Домой сейчас же! Ты что, хочешь, чтоб я тебе всыпал? Вот я тебя!
— Разве это Клара? — спросил Рейф.
Карлтон ждал. Через минуту девочка выглянула из-за дерева.
— Иди домой, — сказал он уже не так сердито.
Она опять спряталась за дерево, чуть помедлила, потом побежала назад к их лачуге.
— Смазливая мордашка, — заметил Рейф.
— Тут недавно какой-то черномазый щенок к ней приставал, — сказал Карлтон.
Рейф начал браниться — шипящим голосом, на одной ноте нанизывал ругательство за ругательством, не то было бы неучтиво по отношению к собеседнику.
— Если кого пристукну, пускай пеняют на себя, — сказал Карлтон. — Две семьи черномазых, да и мексикашки не лучше. — Голос его помолодел, окреп. В груди всколыхнулась мрачная радость, будто отрадный свежий ветер, нарастала какая-то сила — все больше, неотвратимей, хватит на обоих. После долгого дня работы они оба в этом нуждались. — Мне плевать, что они живут на отшибе, под горкой, скажем, или вниз по ручью, все равно они в нашем поселке, да еще задевают наших ребятишек, а мы что ж, так и будем сидеть сложа руки?
— Черта с два я буду сидеть сложа руки, — сказал Рейф.
— Вот, гляди. — Карлтон вытащил из кармана склад ной нож, раскрыл его. Рейф все это видел не раз, но прикинулся удивленным. — Видал штучку?
— Лучше никому не показывай.
— Плевал я на всех.
— Ну, знаешь…
— Уж я-то умею с ним обращаться. Дождутся они у меня.
И Карлтон сложил нож, ему хотелось, чтоб его оружие сухо, резко щелкнуло. Однако нож закрылся беззвучно. Лезвие заржавело. Карлтон вспомнил, как однажды нашел этот нож на полу в автобусе. Наклонился завязать башмак — и увидел в пыли нож, он сразу бросился в глаза, и Карлтон понял: это подарок судьбы.
— Без него я ни шагу, — сказал Карлтон.
Он выпятил подбородок, приподнял нож на ладони, оглядел — кажется, вся его скрытая злая сила до поры затаилась в остром лезвии, упрятанном в перламутровой рукоятке, и только ждет своего часа.
Рейф что-то промычал в знак согласия. Только что в поселке сезонников, где вокруг роилась детвора, они оба выглядели молодыми людьми совсем иного склада. А сейчас шагают посреди дороги, заложив руки в карманы, чтоб придать себе важности, и весь облик их переменился: и колючий, искоса взгляд Карлтона, настороженно поджатые губы, воинственно выставленные локти, словно вызов всему свету, и какое-то мягкое упрямство в большом гибком теле Рейфа, в каждом его движении — все это делало их особенными, не подходящими ко всему, что вокруг, будто вот сейчас их высветят фары летящей издали машины. Они шли широким, быстрым шагом. А вокруг тишина, только подает голос всякая насекомая мелочь, трепыхнется изредка птица, где-то лают собаки. Карлтон не прислушивался к этой тишине, от нее ему становилось беспокойно. Иной раз поздно ночью, когда весь поселок наконец затихал и только к нему никак не шел сон, он начинал шептать про себя имена: сперва имена родителей, братьев и сестер, потом перебирал всю дальнюю родню, потом соседей, потом тех, что жили подальше, всех, кого отделяли от него многие годы и сотни миль, и сам изумлялся, как много лет прожил он на земле. Переберет по именам всех и каждого, определит свое место среди них — и лишь после этого удается уснуть.
Городишко был не бог весть какой, а все-таки не чета поселку сезонников. Он начинался за поворотом дороги. Вдруг перед глазами речка, она делится на два рукава, и над нею открытый мост, и лесопилка, и редкие домишки, вокруг которых бродят куры. А затем и самый город: несколько длинных зданий с ложными колоннами и лепкой по фасаду. И через дорогу угольный склад. Когда Карлтон впервые увидел этот городок из окна автобуса, что вез их в поселок, стояла полуденная жара, и все вокруг было пусто, как вымерло; а сейчас полно машин и повсюду народ. Карлтон и Рейф ускорили шаг. Впереди идут какие-то мальчишки. Остановились на мосту, кидают камни в воду. Где-то подальше — музыка; едва Карлтон ее заслышал, слюнки потекли, словно с голоду: оказывается, он до смерти изголодался вот по такой музыке, по мальчишкам, что кидают камешки в воду.
В кабачке они увидели еще нескольких сезонников из своего поселка, но в большинстве народ был
