утолщающиеся с каждой секундой нитевидные, змеевидные щупальца…
Ему было уже не до гнева или злости: холод неминуемой гибели сдавил внутренности. Уже бессильный, уже фатальный пленник, он предался праздным наблюдениям: вот след от загашенной сигареты на краешке ночного столика; в головах кровати коричневатое пятно от раздавленной мухи; царапина на ботинке — когда он ее заполучил, эту царапину? Через окно отчетливо доносился рокот лихтера, спускающегося по течению. Он хотел сконцентрировать мысли на своей драме, но мозг не желал повиноваться, и вялая безразличная душа не рождала ни малейшего импульса борьбы.
Он делал жалкие, машинальные попытки освободиться, вырваться из гибких, стягивающихся в перепонки волос, которые обволакивали его гигантской креповой вуалью, с трудом выпрастывал одну руку, другую, однако легкость волокнистой массы оказалась обманчивой — страшная вегетация неумолимо и целенаправленно скручивала его тело. Горькое молчание опустилось над этой сценой — неуклюжие человеческие жесты медленно покорялись ритму чудовищного сжатия. Кричать не было сил — он упал на пол, съежился, как борец, пытающийся избежать гибельного захвата, и тем самым окончательно впутался в отвратительный кокон.
Он подумал о смерти совсем просто: сейчас исчезну и словно никогда не существовал. Когда произойдет это исчезновение — сейчас или чуть позже, — не все ли равно. Он еще сознавал, что его тело уменьшается, поглощаемое хищной, слоистой, волокнистой субстанцией, он примирился с невероятностью того, что он чем-то ассимилируется и в каком-то смысле переваривается. Он уже видел изнутри черные упругие наслоения, образующие кошмарный клубок, ощущал собственную пульсацию в его содроганиях, он в свою очередь превратился в ядрышко, в живое сердце
За холмами поднялось солнце и ударило в окно комнаты. Тысячи лучей просеялись сквозь затянутые шторы.
Он мгновенно подпрыгнул и скользнул под кресло, когда открылась дверь…
Дагиды
Дагиды. Говорят еще: эльфиды, фигурки…
Она стояла возле камина, очень красивая в белом платье с черной отделкой. Пояс был украшен изящным кружевным бантом. Она держалась независимо и даже несколько вызывающе. Шампанское, очевидно, серьезно ее увлекало. Осушив очередной бокал, она резко поставила его и дружески мне подмигнула.
Остальные разошлись маленькими группами. Вернер Б. с присущей ему комичной серьезностью рассказывал историю про биде из чистого золота, потом о слишком женолюбивом скрипаче — все вокруг хохотали и вытирали глаза.
Мелузина фон Р. сняла туфли, влезла на спинку дивана и принялась порхать по диванам и креслам, словно канарейка, что в своей клетке прыгает от качелей к питьевому корытцу, — все восхищались ее ловкостью и отвагой.
Я наблюдал за красивой незнакомкой. За столом она сидела довольно далеко, и мне трудно было разглядеть ее имя на карточке перед прибором, имя, которое я плохо расслышал, когда нас представляли друг другу. Она поманила меня и улыбнулась — самоуверенно и рассеянно вместе с тем.
— Почему вы не пьете? Выпейте со мной.
Она выхватила из рук лакея бутылку шампанского, наполнила свой бокал, протянула мне и сказала примерно следующее:
— А вы смотритесь не таким идиотом, как другие.
— Это, вероятно, первое впечатление.
— Дайте вашу руку.
Она мельком взглянула на протянутую ладонь, — что можно было увидеть за секунду? — выпила предложенный мне бокал и курьезно нахмурилась:
— Ндаа, нда…
— Что «ндаа»?..
— Вы меня заинтересовали. У вас есть рука.
— К счастью, даже две.
— Это хорошо. По двум рукам гадать лучше. А что, где это?.. — она поискала глазами шампанское и надула губы, выразительно подняв пустой бокал. — Впрочем, вы такой же идиот.
— Идите сюда, моя дорогая, — я усадил ее возле себя на белом кожаном канапе. — Устраивайтесь. С вами что-то случилось? И, позвольте, как вас зовут?
Она напоминала маленькую рассерженную девочку. Помолчала, потом прошептала:
— Сузи.
— Весьма старомодно. Сузи… а дальше?
— Сузи Баннер.
Я погладил ее запястье и спросил как можно мягче:
— У вас такой вид, словно вы сейчас расплачетесь. Что произошло?
Она резко повернулась ко мне:
— Скажете тоже! Я не собираюсь хныкать. Я очень довольная и очень счастливая. Пойдемте танцевать.
Как раз поставили бодрый ритмичный диск и несколько человек принялись функционировать в центре комнаты.
— Я не танцую.
— Не танцуете? А вы кто? Доктор, адвокат, автомеханик, а может, инвалид?
Она сделала движение встать, но я удержал ее:
— Останьтесь, прошу вас. И расскажите, что произошло.
В этот момент Мелузина фон Р. пролетела над нами, направляясь от спинки кресла к подоконнику, но, похоже, подвиги эквилибристки перестали интересовать общество.
— Шикарная фифа, — заметила Сузи. — Местами свинья, но шик присутствует.
— Скажите, вы много читаете?
— Очень мало. А что?
— Касательно вокабуляра. Лексика у вас не блестящая.
Она посмотрела на меня с комичным возмущением:
— Свинство какое! Ну и ну! Со мной еще никто так не разговаривал. Позовите-ка этого типа с шампанским.
Она, смеясь, протянула бокал и состроила забавную рожицу, потом прохрипела, пытаясь говорить угрожающим басом:
— Сам не пьет и небось считает меня пьяницей. — Потом перешла на обычный тон: — Признаться, я ожидала большего понимания от человека с такой серьезной, философической рукой. Как вас, кстати, зовут?
Я назвал себя.
— Ах, да! Память ни к черту. Имена забываю, а лица помню хорошо. Я бы хотела повидать вас еще. Разумеется, в постный день.
Она взяла с круглого столика изящную золоченую сумочку, пошарила и достала визитную карточку. Энергично щелкнула пальцами, требуя ручку, и написала номер телефона.
Ее глаза понемногу затуманились. Она выпила еще бокал, запрокинула голову и пошатнулась. Шампанское подействовало.
Сопровождавший ее высокий элегантный мужчина с беспокойными глазами (он явно не был ее мужем, если вообще таковой имелся) подошел, сказал ей на ухо несколько слов и помог подняться.
Через несколько недель, к моему великому удивлению, я получил от Сузи Баннер записку, где невозможным почерком была изложена просьба встретиться как можно скорее. Я пришел в восторг только наполовину, поскольку терпеть не мог пьющих женщин.
Чего она хотела от меня? Вряд ли какого-нибудь пустяка. Я предполагал, что в жизни этой женщины случилось нечто серьезное, опасное даже, и она испытывала нужду поговорить именно с человеком посторонним. Естественное желание. Сколько раз уже, особенно в поездках, мне приходилось выслушивать исповеди, зачастую весьма неординарные, неизвестных, терзаемых потребностью высказаться.
