средних, два фуршетньгх, одна королевская комната 'Одинокого проголодавшегося гостя' и один Черный зал (доступ в него имели считаные единицы, о чем будет сказано особо). В кабаке работали восемь баров и хорошо отлаженная цепь производственных цехов, где заправляли лучший шеф-повар Отвязного Митя и завпроизводством Николай Стервятник.
Меню 'Каннибала' включало в себя традиционные блюда новой русской кухни. Цены варьировались астрономически и гастрономически: от пятидесяти баксов за стограммовую сардельку из голяшки баклана, шестидесяти - за клецки с урлой до пятидесяти тысяч за бефстроганов из корейки депутата ЗакСа и выше (тушеная печенка депутата Государственной Думы Медведева обошлась заказчику в 140 тысяч долларов, а маринованное легкое вице-губернатора Мошонкина - в 120 косых,- что ни говори, два-три достойных автомобиля).
В ресторане круглосуточно звучала живая блатная музыка, его стены украшали живописные картины. Отметим, что на всех картинах было так или иначе изображено одно и то же, черное, как безлунная ночь, лицо основательницы и хозяйки 'Каннибала' Эммануэль Петровой - русской по происхождению, француженки по документам, африканки по варварскому складу характера и, наконец, американки, если судить по набитому кошельку. Где она только не побывала за свою кошмарную жизнь, кто ее только не рисовал… На самом видном месте в 'Каннибале' висел черный восьмигранник с дырочкой, принадлежавший, если верить Эммануэль, кисти самого Пикассо. Портрет так и назывался: 'Эммануэль Петрова, многогранная жидовка' (почему жидовка, до сих пор никто не знает). Далее шли полотна менее известных мастеров: 'Сволочь Эммануэль давит на черную ляху в горах', 'Влюбленная стерва Эммануэль в Париже', 'Гнида Эммануэль и Аль Капоне в Чикаго', 'Каналья дель Эммануэль кидает сицилийских макаронников', 'Гонза Эммануэль торчит в Гонконге на траве', 'Падло Эммануэль жарит колумбийского полисмена на сковородке' и прочее, и прочее - все чернее и порочнее краски, все неприличнее названия портретов, так что довольно с нас вышеперечисленных.
Каким же ветром занесло Эммануэль Петрову в Отвязный край? Сие есть кромешная тайна, покрытая леденящим мраком, впрочем, как и все, что связано с Эммануэль. Остается лишь предполагать: если это был не ураганный порыв крайне неблагоприятного антициклона, то прилетевший из дальних мест смерч торнадо. Женщина-призрак, женщина-легенда, Эммануэль в свои преклонные годы оставалась неуловимой, словно девственница. Она могла возникнуть то в одном уголке земного шара, то в прямо противоположном. По белу свету ее десятилетиями безуспешно шмонал Интерпол, ей шили безразмерные тома уголовных дел ФБР, ФСБ, Моссад, английская полиция и французская жандармерия. Спецслужбы практически всех цивилизованных государств мира имели на нее зуб, поэтому проще назвать тех, кто не искал Эммануэль: до нее не было дела лишь правительствам Сингапура, Бурунди и Вануату, остальным странам и континентам эта чернокожая бестия умудрилась подложить в кастрюлю ту или иную влиятельную свинью.
Предпочитая даже в пределах собственного кабака оставаться в тени, Эммануэль редко светилась. На ней неизменно были надеты черные чулки, черное платье, на голове красовался дрэд из мелких черных косичек с вплетенными в волосы черными жемчужинами; ногти, которые могли легко выдать Эммануэль характерным розовым отливом, покрывались исключительно черным лаком. Из двенадцати залов ресторана Эммануэль отдавала предпочтение Черному: только тут она могла чувствовать себя в безопасности. В случае приближения угрозы ей было достаточно закрыть белые глаза - и сам черт не отличил бы ее от окружающих предметов.
Удивительно, но Эммануэль Петрова, как говорили, родилась от двух исключительно белых, чрезвычайно набожных родителей. Что вынудило ее резко потемнеть и из всех возможных дел остановить выбор на самых нелегальных, теневых и ужасных никто толком не знал. С трех лет она приучилась все делать по-черному. Даже сигареты с марихуаной, с которыми она подружилась в первом классе московской образовательной школы, были облачены в черную папиросную бумагу. Однако и у Эммануэль имелась одна непростительная слабость, этакое уязвимое место, по которому ее можно было прищучить даже в Черном зале 'Каннибала' и даже когда она вроде бы закрывала глаза и поджимала губы, скрывавшие ее белые как снег зубы: Эммануэль любила выпить… молочный коктейль. Белый литровый стакан мороженого, смешанного с молоком, как правило, всегда находился перед хозяйкой 'Каннибала' примерно на уровне живота, поэтому определить, где в данный, момент скрывается она сама, было делом техники.
В поисках состоятельного заказчика в 'Каннибал' заглянул Серафим. Он знал, что найти Эммануэль совсем не просто, но он так же хорошо знал, что 'Каннибалу', как никому в городе, позарез требуются наемные убийцы. Для начала он решил просто посидеть в баре и осмотреться.
- Что будем пить? - спросил у Серафима бармен.
- Водку, - ответил киллер.
- С кровью коммуниста или со спермой демократа?
- А если чистую водку?
- Ну если вы хотите с ходу подмочить репутацию… - Бармен поморщился.
- О'кей, - сдался Серафим. - Валяй кровь демократа.
- Нет, есть кровь коммуниста и сперма демократа. Крови демократа не бывает, - продолжал хохмить бармен.
- Да ну? - удивился киллер.
- Во всяком случае, к нам не поступало.
- Ты меня заморочил. Ладно, делай микс.
- О'кей. - Бармен ловко взболтал в миксере кровь коммуниста со спермой демократа и добавил немного водки. - Лёд?
- Нет, спасибо.
Понюхав то, что ему приготовили, Серафим едва не блеванул. Однако виду не показал, лишь отодвинул коктейль подальше от себя и миролюбиво стал слушать, о чем пел на сцене мужик с окладистой бородой. Мужик косил под русского шансонье, который, в свою очередь, косит под шансонье французского, волей судьбы заброшенного в сибирскую тюрягу: А ты не давала, нет, ты не давала. Лишь деньги мотала, но мне не давала. Со мной ты играла, играла и срала. Играя, насрала - попала мне в душу; Зачем же так метко? - ведь я не игрушка…
Бородатый шансонье едва не ревел от разочарования, а пятеро девиц без лифчиков отплясывали вокруг него, высоко задирая ноги и жизнерадостно улыбаясь. Похоже, они совершенно не понимали, о чем он поет, и это привносило в исполнение особый колорит грусти и безысходности.
- Слушай, Дэня, что за чухарь пьет эту отрыжку?
- Вот эту? - Дэня с отвращением сунул нос в коктейль Серафима и огляделся по сторонам. - Я никого Me вижу, Шмон.
Серафим только сейчас заметил, что бармен исчез, а возле него ошивается парочка местных вышибал. Дэня и Шмон обсуждали появление нового лица на своей территории.
- Разуй фары, Дэня! - попросил Шмон.
- Ни хрена не вижу. Отрыжка стоит, а где чухарь? - Скривив челюсть, Дэня покрутил головой и сделал вид, что в упор не замечает Серафима.
- Хочешь сказать, у меня глюки? - расстроился Шмон.
- Ни хера я не хочу сказать. По-моему, это ты хочешь сказать, чтобы я просекал здесь каждого таракана.
- Я хочу? - Шмон красноречиво ткнул себя в грудь двумя пальцами: мизинцем и указательным.
- А че ты мне бакланишь?!! - завелся Дэня и потряс своими четырьмя пальцами у носа Шмона: парой мизинцев и парой указательных. - Я в упор ни хера не вижу!
- Я бакланю?!! - вышел из себя Шмон. - Ты, блин, Дэня, работаешь или херней страдаешь!
- Я, блин?!
- Ни хера себе!
- Вместо того чтоб вышибать чухарей, ловишь здесь всяких вшей и тараканов, - пояснил Дэня. - Понял?
- Нет, ты все-таки разуй фары, Дэня!!! По-моему, это ни хера не таракан. - Шмон показал двумя
