Так — бандит, заведомо многосерийный, — убитым. Так замирают, чтобы гадюка не укусила, — замираешь, вжимаешься в память, сливаешься с нею по цвету — столько уловок только затем, чтобы я тебя не забыла. Алексей Как бы уплотнения в груди, узелки из нежности и боли… Так что, уходи — не уходи, из моей груди уйти не волен тот, кто не забудет обо мне, так как знал мое лицо без платья… А когда я уплотнюсь вполне, мне даруют право на бесплотье. Ростислав Николаевич В бесцветной больничной палате, теряя сознанье от боли… Последнего выдоха хватит на пару имен, не более, чьи гласные выберут связки, согласные — небо и губы. Задуманные так ласково, они прозвучат так грубо, что будет казаться отрадным, что будет удачей казаться, что нет никого рядом, что некому отозваться. О. Алексей Нельзя ли хоть немного бесконечней? Хоть капельку бездонней, хоть чуть-чуть бессмертней? Чтоб маленько звездней, млечней стал темный, трудный, долгий, страшный путь — нельзя? Пятый сон Полный рот битого стекла. Вынимаю окровавленными пальцами. Глотаю. Миша Нарицательные становятся собственными Собственные — моими собственными И я, прижимаясь к дереву, именуюсь Миссис Ясень И я, выжимая волосы, именуюсь Миссис Ливень Вдыхая во все легкие — Миссис Осень и Мисс Мир Тот же самый Поль Тоска по ушедшим навеки не растворяется слезами, не сгорает в огне страсти, не заглушается смехом, — она всегда под рукой, прижатой к щеке. Если что-то и служит залогом бессмертья, то это бессмертье тоски по тем, кто уходит навеки. Витюша Тоской по ушедшим навеки навеки приспущены веки, на кончике каждой ресницы дрожащею радугой — лица, которые не увижу, которые вижу все ближе, которые слиты со мною слезою моею одною.
