— Вас, евреев, иметь — только болт тупить, — огрызается Павел и, спохватившись, смотрит на Ворожцова. — А ты чего тут сидишь, уши развесил? — набрасывается Павел на младшего брата, чтобы компенсировать собственную вину.

— Оставь пацана в покое, — вступается за младшего Эпштейн и поворачивается к нему, игнорируя негодование Павла. — Слушай меня, — говорит он Ворожцову. — Никогда не связывайся с современной наукой. Учёные — это те, которые практики-естествоиспытатели. А всякие профессора, что по кабинетам сидят, определения вводят и диссертации строчат, — это пустышки. Графоманы от науки, занимающиеся наукой ради науки. Как они могут о чём-то судить, если этого чего-то ни в глаза не видели, ни в руках не держали.

Ворожцов кивает. Павел злится. Лёшка Эпштейн, наверное, имеет право так говорить. В институте он учился, хоть и не окончил. Но поступил сам, с первого раза, без блата и подношений. И первые два года учился на «отлично». Потом пошли спецпредметы, практика, и Лёшка как с цепи сорвался. В итоге вылетел, бросил всё, сменил специальность и начал мотаться по всему СНГ, привязываясь правдами и неправдами к различным экспедициям: от археологических до геологоразведочных.

— Ты сейчас о чём, провокатор иудейский? — бесится Павел. — У нас есть прибор. Это наша разработка. Практическая, между прочим. А про аномалию нам из лаборатории, которая их изучает, подробные выкладки прислали.

— Прибор ваш испытаний не проходил и ни фига не работает, — продолжает дразнить Эпштейн, услыхав про иудея.

— Он не работает в отсутствие аномалии, — не соглашается Павел. — Если его настроить на аномалию…

— А на аномалию его никто не настраивал. Испытаний в полевых условиях прибор не проходил. Значит, на текущий момент утверждать, что он работает, мы не можем.

— Ну, так мы и идём проверять его в полевых условиях! — взрывается Павел.

Эпштейн издевательски хохочет, хотя за издёвкой Ворожцову слышатся звенящие нотки. Будто Лёшка заранее похоронил экспедицию брата и, подзуживая Павла, пытается отговорить его от опасной затеи.

— Кто вы? — насмеявшись, спрашивает он. — Два старых пердуна из института, которые только и умеют, что учебники из чужих теорий компилировать, да ты, аспирант недоделанный, до кучи? Ты хоть понимаешь, куда вы лезете?

— Понимаю.

— Нет, не понимаешь. А если понимаешь, скажи зачем?

Павел встаёт, проходит по комнате туда-сюда, принимает позу, с какой, должно быть, читает лекции студентам. Говорит излишне напыщенно. Даже Ворожцов при всей любви и уважении к старшему брату чувствует фальшь.

— Человечество с древних времен мечтало найти средство для омоложения. Алхимики искали эликсир молодости, врачи…

— Это ты своим студентам задвигай, — кривит рожу Эпштейн. — Мне, пожалуйста, сухой остаток.

— В сухом остатке наша кафедра занимается, как ты знаешь, проблемами омоложения. А наша лаборатория разработала теорию о направленном аномальном влиянии на человеческий организм для омоложения. И мы создали прибор, который поможет использовать свойства аномалии во благо.

— А ты представляешь себе, как ведёт себя эта аномалия в обычных условиях?

— Я читал документацию, — чеканно отвечает Павел.

— Документацию? — Эпштейн тоже начинает злиться. Встаёт и подходит к Павлу. — А книжки в детстве приключенческие читал? Читал, как морды таранят? В уличных драках? Читал? Знаешь?

Павел смотрит непонимающе. Лёшка резко вскидывает руку. Следует короткий замах. Ворожцову кажется, что брат сейчас получит крепкий удар по лицу. Он уже готов увидеть, как брызнет кровь из расквашенного носа, но кулак Эпштейна останавливается в сантиметре от переносицы.

Лёшка опускает руку. Павел смотрит оторопело. Невысокий, сухощавый, кажущийся безобидным Эпштейн в ярости меняется и становится крайне опасным.

— Читал? Знаешь? — повторяет он уже спокойно. — И как, помогло бы это тебе сейчас?

Павел садится. Он всё ещё изумлённо моргает — видно, оторопь не прошла.

— Я тебя не понимаю, — говорит он с какой-то новой, послушной интонацией. — То ты называешь нас кабинетными учёными и обвиняешь в незнании реалий. То ты бросаешься на нас же за то, что мы вылезаем из лаборатории и идём навстречу этим реалиям. Где логика?

— Логика есть, — отвечает Эпштейн. — Просто каждый должен заниматься своим делом. Есть люди, которые знают, что такое Зона и как туда ходить.

— И отдать им успех всей разработки? — вскидывается Павел. — Нет уж, дудки. Если всё случится так, как мы рассчитали, то это Нобелевская премия. Такими вещами с кем попало не делятся.

— И ты готов ради этого жизнью рисковать?

— Ради того, чтобы люди могли молодеть? Ради того, чтобы побитые возрастом пожилые женщины могли снова с радостью смотреть в зеркало? Могли быть красивыми? Ради того, чтобы мужики забыли о возрастных болячках, которые возникают не от вирусов, а от старости? Ради этого? Да, я готов рисковать.

Лёшка безнадёжно машет рукой. Смотрит на Ворожцова и выдаёт устало:

— Твой старший брат — идиот…

…Вжикнуло. Ворожцов вздрогнул, возвращаясь к реальности. Не сразу сообразил, что резкий звук, заставивший подпрыгнуть от неожиданности, всего лишь звук открывающейся молнии тента.

Из палатки девчонок высунулись Тимуровы конечности. Все четыре. Верхние принялись натягивать на нижние высокие ботинки и шнуровать их.

Задремавшая было в объятиях Ворожцова Наташка подняла голову, отстранилась и сонно сощурилась.

— Наташ, ложись спать, — сказал Ворожцов.

Казарезова, которая отродясь, сколько он себя помнил, не реагировала на его слова, послушно встала и пошла в палатку. Вот как: до цели ещё не добрались, а что-то в каждом из них уже поменялось.

Странная мысль промелькнула и растаяла, как приземлившаяся на ладонь снежинка. Наташка нырнула в палатку, к костру подошёл Тимур.

Ворожцов недобро поглядел на него.

— Чего зыришь? — с издёвкой спросил Тимур и уселся рядом.

— Ты чего там делал? — сквозь зубы процедил Ворожцов.

— А тебе какое дело? — с вызовом ответил Тимур. — Я ж тебя не спрашиваю, чего ты тут с Казарезовой обжимался.

— Дурак, — беззлобно бросил Ворожцов. — Это не то, что ты подумал.

— А я вообще ничего не думал. Это ваше с Казарезовой дело. Понятно? Я в него не суюсь. И ты в мои дела не суйся.

Внутри что-то напряжённо задрожало. Ворожцов сглотнул.

— Уверен, что это твоё дело?

— Уверен, — отозвался Тимур. — С двумя сразу крутить — это как-то нехорошо, правда? Не засни. И не забудь мелкого разбудить.

Тимур поднялся и исчез во второй палатке. Вжикнула молния, шлёпнулись один за другим на землю ботинки. Снова вжикнуло, и всё стихло.

Ворожцов остался один. Сейчас он чувствовал это неожиданно накатившее одиночество очень остро. И не важно, что рядом были палатки, за тонкими стенками которых спали люди. Они находились сейчас будто в другом измерении. Материя ограждала их от леса, создавая иллюзию защищенности. Они спали в своём коконе, в своей скорлупке. А Ворожцов сидел один на один с затухающим костром, среди ночи и леса.

Лес шуршал, скрипел, стонал и пугал непривычными, чужими звуками. Прошлую ночь они провели, сказать честно, ещё не в Зоне. Сегодня спали тоже на самом её краешке. Но даже от этого краешка веяло такой жутью, что Ворожцов был вынужден признаться себе: ему страшно до дрожи. И воспоминания о

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату