А вот потом пришла боль.
Одновременно в едва не разорванное рывком Мазилы запястье и в затылок, которым он приложился о фундамент будки. Лучше бы он потерял сознание, чем терпеть эту прострелившую с двух сторон боль…
— Айа-а… — застонал Тимур, сжимая кулак и энергично растирая руку. — Мелкий, что за…
— Не рыпайся, — втёк в ухо страшный шёпот Ворожцова. — Назад.
— Там мелкий… — Тимур хотел было встать, превозмогая гул в башке, но Ворожцов мёртвой хваткой взял его за шею сзади, давя на кадык. — Тхи-и-и…
Хватка ослабла.
— Ты чего творишь, гад? — выплюнул Тимур, ворочаясь спиной на собственном рюкзаке. — Там мелк…
Грохот выстрела разорвал пространство, сметая окружающие звуки куда-то в сторону. Сердце пропустило удар. В короткий миг Тимур осознал, что обреза у него в руке нет, а значит, ему не привиделось, и мелкий его всё-таки вырвал, а значит…
— Пусти! — рыкнул он, вырываясь из захвата Ворожцова, но тот, несмотря на покусанную руку и растрепавшийся конец бинта, держал крепко. — Пусти, скотина!
«Нет».
Тимур не видел губ Ворожцова, не слышал этого слова, но знал, что тот произнёс его. Так иногда случается: человек ступает за грань обычных чувств. Тимур знал, что за углом будки произошло что-то ужасное, непоправимое. Знал и беспомощно сжимал пальцами мокрую траву, понимая, что идти за этот угол нельзя. Там…
Чёрные хлопья.
Стужа.
И смерть.
Тимура уже никто не держал.
Рядом поднималась Леся. На ней буквально висел Ворожцов, не давая встать и пойти к Мазиле. И Тимур следил за их смазанными движениями на фоне светло-серого неба, как за дёргающимся изображением со старого кинопроектора на простыне. Им однажды крутили древнюю чёрно-белую плёнку на уроке истории…
Постепенно происходящее ускорялось, движения Ворожцова и Леси становились плавней, в мир возвращались цвет и звук. Холод и боль.
Леся вывернулась из рук Ворожцова и, не соображая, кинулась к углу будки. Тимур в последний момент успел схватить её за ногу, подтянуть к себе и повалить наземь.
— Пусти! — прошипела девчонка. И дёрнулась так же яростно, как только что рвался он сам. — Ему помочь надо! Пусти!
Тимур, морщась от пульсирующей боли в запястье, прижал её руки к земле. Навалился. Подоспел Ворожцов, помогая удержать взбесившуюся Лесю.
— Пустите, изверги! — завопила Леся, дёргаясь, как угодивший в капкан зверь. — Садюги, что ж вы делаете! Пустите!
— Нельзя туда, — быстро заговорил Ворожцов, изворачиваясь и дотягиваясь до оброненного наладонника. — Ни в коем случае!
— Там Мазила! — завопила Леся. — Вы что творите?!
— Нет-нет, нельзя, — как заведённый повторил Ворожцов, протирая рукавом экран. — Аномалия всё ещё там!
— Ну и что! — не унималась Леся, дёргаясь в руках Тимура. — Ему нужно помочь! Мы просто поможем ему… Вытащим…
— Нет, — хрипло сказал Тимур. — На неё нельзя смотреть. Иначе…
Его передёрнуло от всплывшего в памяти сумрачного мира, где за пепельным бураном таится такая боль, от которой одно лекарство: смерть. По сравнению с этим потянутые связки и шишка на затылке — ничего не значащая ерунда! Там, за этими кружащимися хлопьями, человеку показывают то, после чего ему становится незачем жить.
Догадка как обухом по голове шарахнула Тимура. Он закрыл глаза, понимая, в кого выстрелил Мазила.
Точнее… вовсе не мазила.
Ведь промахнуться в самого себя довольно сложно.
— Нет, — не узнавая своего голоса, выдохнул Тимур. — Нет, Леся, туда сейчас нельзя. Ему мы больше…
Он не стал завершать фразу. Повернул голову к Ворожцову и поймал его потерянный, но понимающий взгляд.
Леся тоже наконец перестала дёргаться.
Не всегда нужно заканчивать фразы. Иногда недосказанность понятней. Правда… от этого не легче.
Они лежали на земле за трансформаторной будкой ещё минут пять или даже дольше. Молча. Тихо. Ждали, пока яркое пятнышко на экране не начало двигаться. Сначала оно немного сместилось в сторону, потом ещё и ещё, ускорилось и быстро исчезло за границей экрана. Ушло.
Детектор больше не показывал ничего необычного в радиусе сотни метров.
Ворожцов непослушными пальцами переключил приложения. И вздрогнул. Сканер со слепым хладнокровием машины фиксировал три объекта.
Только три.
Четвёртой точки больше не было…
«Я не мелкий. Не называй меня так больше. Понял?» — гремели в ушах у Тимура последние слова Мазилы. А перед глазами стоял немой крик, застывший даже не в зрачках мелкого, а гораздо глубже, в самой душе. Что же он увидел за этой пепельной мглой? Может ли что-то заставить четырнадцатилетнего пацана выстрелить себе в сердце?
Может.
Теперь Тимур это знал.
Тело они нашли не сразу. Мазила лежал на спине в канаве, неудобно подвернув под себя ногу и раскинув руки в стороны. Нелепо лежал. Как показывают в плохих фильмах про войну: вроде зритель понимает, что, по задумке, солдат убит, но до конца всё равно не верит. Поза слишком уж прямолинейная, что ли.
Тимур не моргая смотрел на Мазилу и тоже не до конца верил, что тот мёртв. Но страшная рана на груди не оставляла сомнений. Рана магнитила взгляд, несмотря на то, что от её вида по спине бежали мурашки, а внутренности сжимались в колючих холодных спазмах.
Кровь, много крови… Разодранная дробью в лохмотья куртка пропиталась насквозь…
Он выстрелил точно в сердце. А ведь это неудобно. Обрез — не лучшее оружие для выстрела самому себе в грудь. Проще было бы в голову…
Но Мазила выстрелил в сердце.
Рядом с Тимуром стояли Ворожцов и Леся. Ботан будто бы окаменел. А девчонка напротив: часто дышала, как чахоточная. И оба они тоже не могли отвести от неподвижного тела глаз.
— З-з-зачем? — выдавила Леся, не переставая сипло дышать.
— Эта дрянь как-то влияет на психику, — тихо сказал Ворожцов, не двигаясь. Только губы шевельнулись. — Я глаза Тимура видел, когда он на неё смотрел… Кошмар.
— А если б я… и ты… — Тимур осёкся.
— Что я? — ожил наконец Ворожцов, отводя взгляд от коченеющего в канаве тела.
— Если бы и тебя она… — Тимур угловато махнул рукой. — А, ладно.
Ворожцов отвернулся и обессиленно присел на корточки.
— Вы стояли, как статуи, — пробормотал он. — Я хотел обоих схватить… Уже вперёд пошёл, не понимая… Но в этот момент он… Мазила… выдернул у тебя из руки ружьё и рванул в сторону, как бешеный. Я только тебя и успел отволочь. А так бы высунулся подальше и тоже… там бы остался.
Он замолчал.
