Трансформаторная будка темнела позади. Громоздкая, равнодушная, мёртвая. Без всяких полтергейстов и барабашек, в которых, кажется, всерьёз верил несостоявшийся сталкер Мазила. Ветерок огибал её и легонько, но не переставая холодил Тимуру висок и шею.
Он закрыл глаза, но долго так простоять не смог: слишком много ужасных картинок сразу поплыло перед ним. Снова открыл.
Черепичные и шиферные кровли домов виднелись в низине, подёрнутые голубоватой дымкой. По пригорку вился неглубокий распадок. Когда-то, по-видимому, здесь сбегала вниз дорога и перетекала в единственную на всю заброшенную деревеньку улицу. Скособоченный забор, полдюжины до сих пор не упавших телеграфных столбов, силуэт водонапорной башни… А над всем этим — пасмурное небо с угадываемым солнечным пятном невысоко над горизонтом. Облака, облака, облака — плотная завеса без прорех. Такой же туман, как здесь, на земле, только опрокинутый. Туман наоборот.
Ветерок доносил из перелеска еле ощутимый, но всё равно мерзкий запах болотной гнильцы.
Мир изменился: переломился надвое, словно рассечённый бритвенно-тонкой линией, которую Тимур увидел в воздухе за миг до того, как провалился в сумрачную вьюгу.
Было «до».
Там остались выпендрёжник Сергуня, легкомысленная Наташка Казарезова, весёлый и вовсе не мелкий Мазила. Он уже там, хотя вроде бы вот, лежит на границе прошлого и настоящего… Но уже там.
И есть «после».
Тут — пусто и одиноко, несмотря на то, что рядом понимающая и желанная вроде бы Леся, занудливый, но рассудительный и не трусливый Ворожцов.
Тут.
Тут хочется забыться, уснуть и проснуться там.
В «до»…
Было, есть.
Что будет дальше, Тимур не знал.
Он снял рюкзак. Подошёл к краю канавы и опустился на колени. Сглотнул. Зачерпнул руками большую горсть рыхлой земли вместе с прошлогодней травой, мелкими щепками, гнилым желудем и бросил на Мазилу. Поморщился от дёрнувшей боли в запястье.
Леся сдавленно вскрикнула.
— Ты что? — шёпотом спросил Ворожцов. — Тимур, ты что?
— Ничего. — Голос был его. Ровный и спокойный. Шёл из глотки, но слышался будто бы со стороны. — Похоронить надо.
В глазах стояла холодная пелена. Даже не слёзы. Стекло.
— Давай я схожу в деревню, найду лопату, — надломленно сказал Ворожцов. — Тимур…
— Нет. Не хочу я лопатой.
Он зачерпнул следующую горсть. Бросил. Дёрн и гниль с шорохом упали на бледное лицо Мазилы. Несколько комочков земли остановились в уголках закрытых глаз, остальные ссыпались вниз.
Леся тихонько заплакала.
Тимур почувствовал, как дрожат руки, как сжалось всё внутри. Зачерпнул третью горсть — влажная земля забилась под ногти. Бросил.
Рядом опустился Ворожцов. Он больше не уговаривал, и Тимур был благодарен ему за то, что тот замолчал. Пусть, раз уж не хочет помогать, просто молчит.
Ворожцов отодвинул свой рюкзак. Засучил рукава, не обращая внимания на пропитавшийся кровью бинт, и тоже загрёб пальцами землю. На его лице не дрогнул ни один мускул. Оно словно окостенело.
Они бросили землю вниз почти синхронно. Леся закашлялась и заплакала громче.
Глаза резало.
Не слёзы.
Стекло.
Почти не чувствуя пальцев, Тимур снова загрёб ладонями землю и снова бросил её на неподвижного Мазилу.
— Почему же ты молчишь, мелкий, — сорвалось с губ. — Почему же ты не просишь прекратить…
Шум пульса в ушах заглушал рвущиеся наружу слова. Страшные, безумные, от которых мороз пробирал до самых потрохов. Перед глазами звенело холодное стекло, стирая контуры предметов, искажая цвета. Руки зачерпывали сырую, но как назло рыхлую землю и бросали её вниз.
Рядом сидел на коленях Ворожцов и с каменным лицом тоже бросал, и бросал, и бросал…
Комья летели в канаву, постепенно обсыпая тело мелкого, скрывая лицо, стирая грань между там и тут…
Комья падали, и падали, и падали.
И вместе с ними падало в эту канаву что-то из души Тимура. Такое же сырое, холодное и чёрное…
Где-то далеко, за громоподобными раскатами пульса, слышался плач Леси. Этот тихий плач давно остановился на одной ноте, и она тянулась, дрожала, как вибрирующая струна. Поднималась от земли в небо и замирала там. В сизой бесконечности облаков.
А Тимур, не соображая, что делает, продолжал загребать горстями податливую почву, кидать комья на медленно растущий холмик и уговаривать Мазилу:
— Не молчи, мелкий… останови ты нас… что же мы делаем… скажи хоть что-нибудь, сволочь ты мелкая… скажи… скажи… скажи…
Но мелкий не отвечал ему.
Мелкий уже был там, за рыхлым чёрным занавесом…
Тимур и Ворожцов бросали землю долго. Очень долго. Леся уже перестала реветь, а они всё загребали и загребали сбитыми в кровь пальцами. Всё бросали и бросали. И эти монотонные движения, несмотря на страшный смысл, который в себе несли, успокаивали. Тимур с Ворожцовым будто бы выгребали эти комки не из-под ног, а из самих себя.
Тело Мазилы уже давно полностью скрылось под землей, а они продолжали бросать до тех пор, пока над ним не образовался небольшой курган, доходивший почти до середины краев канавы.
Сгущались сумерки.
Губы ссохлись, голод сосал где-то под солнечным сплетением, но это уже совершенно не отвлекало. Тимур встал и прошёлся туда-сюда, разминая затёкшие ноги. Стряхнул с ладоней землю, вытер руки о куртку, но пальцы всё равно остались грязными, с кровоточащими ссадинами и чёрными полосками под ногтями.
— Давай полью, — бесцветным голосом сказала Леся, открывая пластиковую баклажку.
Тимур молча подставил руки. Тонкая струйка потекла из горлышка в траву, и он стал остервенело тереть ладони друг о дружку, брызгая и поочередно стряхивая. Основная грязь ушла с водой, но полоски под ногтями остались.
— Видишь? — показал он их Ворожцову с какой-то садистской усмешкой. — Наверное, навсегда.
Тот не ответил. Дождался, пока Тимур закончит, и тоже стал мыть руки.
Ворожцов вообще не произнёс ни единого слова после того, как сел рядом и начал помогать бросать землю. Тимур всё бормотал и бормотал несуразности, а Ворожцов молчал…
Баклажка опустела.
Леся завернула крышку, убрала тару в рюкзачок. Подошла к Тимуру и хотела что-то сказать, но передумала. Просто долго посмотрела на него.
— Перевяжи его, — мотнул Тимур головой на Ворожцова. — И йодом каким-нибудь помажь.
Леся кивнула и принялась потрошить аптечку. Ворожцов не геройствовал: засучил рукав, помог размотать пропитавшийся кровью и грязью бинт. Только поморщился, когда Леся смазала укусы йодом и машинально подула на них, как маленькому.
Тимур смотрел на них, а в голове мелькали какие-то обрывки мыслей. Несвязные, ничего в общем-то не значащие. Пустые мысли ни о чём.
— Там есть эластичный? — спросил он у Леси через минуту.
